Я попросил присмотреть за моими вещами семью переселенцев, которые расположились рядом, и поднялся на палубу. Мы двигались уже вверх по течению Оби; спустя долгое время я снова видел светлые речные воды. Одиночные баржи, буксиры, лодки проплывали мимо. Я облокотился на перила и с тоской устремил свой взгляд к могучей реке. Мне вспомнилось время, когда, вот так же опершись на перила, я радостно следил за течением другой великой реки — Дуная. Тогда, в середине 30-х годов, мы, несколько студентов из черновицкой группы в Брно, после окончания учебного года ради разнообразия захотели покататься на пароходе. На борт корабля мы зашли в Братиславе, около полуночи добрались до Будапешта — впечатление от волшебного, мерцающего тысячами и тысячами огней города осталось для меня незабываемым, — на следующий день мы прибыли в Белград, проехали через железные ворота и, наконец, отправились в трехдневную поездку по суше в румынский порт Джурджу. Билеты у нас были, конечно, самые дешевые. Днем мы торчали на палубе, ночью нам разрешали спать в столовой. Из четырех поставленных друг к другу стульев получалось великолепное ложе, и я безропотно клал голову на обивку, еще теплую от чьих-то ягодиц. После Джурджу мы отправились в Бухарест по румынской железной дороге. Кондуктор окатил нас градом отборной ругани — вот мы и дома! Добро пожаловать на Родину! Но, по сути, это было справедливо, поскольку мы, не снимая обуви, весьма нахально растянулись на скамейках. Потом мы поехали на румынский курорт Эфорие, где провели три восхитительные недели и, загорелые, полные свежих впечатлений, вернулись домой в Черновиц.
«Тоболяк» причалил в Парабеле. Некоторые пассажиры, поднявшиеся здесь на борт, привлекли мое внимание одеждой и произношением. Они оказались соотечественниками, которые были депортированы в свое время с другим этапом в Парабельский район, и теперь им тоже было разрешено ехать в Томск. Прошедшие три года они пережили легче, поскольку не страдали от такого чудовищного голода, как мы. (Среди всех районов, куда отправляли ссыльных, Васюганский был самым ужасным.) В Колпашево, маленьком городке на Оби, мы покинули «Кривой Тоболяк» и пересели на пароход побольше, который должен был доставить нас сначала в Новосибирск. Прямого сообщения Колпашево-Томск тогда еще не было. Свой провиант я пополнил еще в Парабеле: мое меню состояло теперь из картофельной каши и морковки, и я снова мог проговаривать свою поговорочку.
Новосибирск встретил нас мягкой, безветренной погодой на исходе лета и безоблачным небом. В Томск мы должны были отправиться только на следующий день, и я решил за это время осмотреть город. На берегу валялись разбросанные бревна, бочки, трубы и всякий мусор. На одном из бревен сидела бабушка и — я не верил своим глазам — торговала пирожками! Купить, набить полный рот и наесться до отвала!
Словно притянутый магнитом, я двинулся в сторону бабушки. На дороге у меня встало трое парней, которые громко спорили между собой. Я сделал попытку обойти шумную компанию, но неожиданно попал прямо внутрь потасовки и получил несколько подзатыльников. «Проклятые олухи! Висеть вам на виселице!» — выругался я смачно про себя и, пожирая пирожки глазами, двинулся к бабушке; полез в нагрудный карман — опля! — он был пуст! Я огляделся: братишки улепетывали. Конечно, с первого взгляда на мою оригинальную внешность, на мокасины с белыми обмотками они признали во мне деревенщину. Я был легкой добычей. Они украли у меня последние восемьдесят рублей и, что намного хуже, ордер. Без этой бумажки с гербовой печатью я был вне закона — другого документа, удостоверяющего мою личность, у меня не было. Меня могли бы принять за беглого зэка или преступника, объявленного в розыск. «Мне не остается ничего другого, как сдаться», — решил я обреченно после некоторых раздумий и попросил показать мне дорогу в управление НКВД. Меня сразу посадят в камеру? Мое сердце сильно стучало, когда я открывал тяжелую дверь зловещего здания. Было такое чувство, словно передо мной разверзается бездна.
Но все вышло совсем не так! В управлении от души посмеялись над моими злоключениями и поверили мне на слово! Потом выписали мне новый ордер и выдали девяносто рублей на командировочные расходы. Наконец — и это было невероятно — показали мне столовую, где разрешили купить шоколада и яичного порошка! (Гораздо позже я понял, что причина столь нехарактерного для этого ужасного органа власти поведения крылась в благоприятном развитии внешнеполитической ситуации: отношения Советов с западными державами в 1944 году существенно улучшились, и это обстоятельство коснулось и вашего покорного слуги. Яичный порошок и шоколад были, разумеется, из американских гуманитарных поставок.)