Расследование показало следующее: взлом совершили мои соседи. Оба, мужчина и его жена, были охранниками (!), жили в коммуналке напротив, наискосок от меня. Женщина, что привезла мои вещи на рынок, совсем недавно по окончании срока лишения свободы была выпущена из близлежащей женской колонии и нашла пристанище у моих «честных» соседей. На судебное заседание меня не вызывали, чему я был очень рад; от меня потребовалось лишь письменное свидетельство. Мне было жаль ребенка этих супругов, который теперь, когда его родителям было вынесено постановление в виде лишения свободы, был отправлен в детский дом. Я этого не хотел. Я был рад, что мои вещи вернулись ко мне, но о мести я и не помышлял.
Время большого голода прошло, тело мое окрепло, и забытая ранее потребность в душевном общении вновь проснулась. Как бы то ни было, а ностальгия истощала меня. Время от времени восхитительные картины в бесконечной дали прошлых дней, оживая, мучили меня. Я больше не мог закрываться от внешнего мира. Постепенно я начал принимать участие в общественной жизни нашей деревушки. С дружелюбным господином А., которому я был обязан работой в колонии, мы встречались все чаще и чаще, и вскоре нас связала искренняя дружба, основанная на духовном родстве и любви к музыке. Несколько раз мы выступали в публичных концертах; среди прочего мы играли фа-мажорный «Романс» Бетховена в переложении для скрипки и клавира. Мое мастерство игры на фортепиано было гораздо ниже уровня игры на скрипке господина А., ведь он был профессиональным скрипачом (позднее он играл в Томском симфоническом оркестре). Вечер песни, проведенный втроем с молодой непрофессиональной артисткой, у которой был красивый альт, был одобрительно принят местной публикой. Среди моих новых знакомых был и образованный молодой человек, который только что демобилизовался с военной службы. Он прошел всю войну до Берлина, посмотрел мир и немного говорил по-немецки. Казалось, он находил удовольствие в общении со мной, а из нескольких его высказываний я сделал вывод, что он разделяет большевистские взгляды, считая их единственно верными.
Март принес с собой приятный поворот в моих домашних обстоятельствах. Мне дали маленькую комнату с одним окошком, выходящим на улицу, на первом этаже так называемого «восьмиквартирника». Противоположная сторона улицы граничила с самой крутой отвесной частью холма, на котором располагалась Дзержинка, и была не застроена, так что через обширную низменность, простиравшуюся от нашей деревушки до границы города, можно было различить очертания Томска. В респектабельном «восьмиквартирнике» квартиры состояли из двух-трех комнат и кухни. В моей комнатке, которая на самом деле была частью одной из квартир, но имела отдельный вход, были розетка и маленькая электроплитка; прошли времена отвратительной общественной кухни! Кроме того, я обзавелся наконец правильной кастрюлей и сковородкой, на которой исправно жарил восхитительные омлеты.
Повседневное питание стало заметно лучше. Кроме хлебного пайка нам теперь ежемесячно выделяли яичный порошок, перловку и немного масла. Я не получал только сахар, который, как и другие лакомые кусочки, доставался лишь жирным бюрократам. (Все эти годы, кроме пары ягод малины в Сталинке, я не ел ничего сладкого. Однажды, когда мама маленькой Софии во время урока немецкого предложила мне чашечку кофе и при этом рассыпала немного сахарной пудры, у меня был большой соблазн слизать ее со стола.)
На стене моих новых «апартаментов» — какое удобство — висело маленькое черное радио. Я с недоверием рассмотрел аппарат: задолго до того как роман Джорджа Оруэлла «1984» попал мне в руки, при виде этого «народного радио» у меня зародилось подозрение, что, возможно, в него вмонтировано подслушивающее устройство. Поэтому вечером, после того как я прослушивал отфильтрованные «последние новости» и «доклады», среди которых мне приходилось терпеть парочку бодрых маршей, я предусмотрительно вытаскивал вилку подозрительного устройства из розетки, после чего не без удовольствия говорил: «Да пошли вы все!..» и спокойно шел спать.
Когда в шестой части света все поставлено с ног на голову, то и торговля существует по правилам, вывернутым наизнанку: не продавец старается для клиента, а наоборот, покупатель — для продавца. Валентина Петровна, продавщица нашего единственного продуктового магазина, была некоронованной королевой Дзержинки. Ведь от ее милости зависело, отрежет она вам от сыра мягкий кусок из серединки или здоровенную корку, бросите вы на сковородку чистое, без примеси мясо или большущую кость. Было забавно наблюдать, как даже высокопоставленные чиновники и уважаемые женщины по-кошачьи изгибались перед ней. «О, Валентина Петровна, так рано и уже на работу?» — мурлыкали они, едва завидев ее утром. «Всё трудитесь, Валентина Петровна!» — заливались они, когда встречали ее вечером, и уже шепотом, как кода: «Скоро ли поступит хорошая говядина?» Я бы довольствовался и хвостиком поросенка, если бы его как-то можно было использовать, но для «таких, как я» оставалось лишь молчаливое презрение.