«В январе 1948 года по приказу Сталина был убит Соломон Михоэлс (известный еврейский актер). Государственный (!) еврейский театр в Москве был закрыт. Лучшие еврейские писатели и поэты были схвачены»[77].
Забегая немного вперед, хочу сказать, что в уединении моего нового места ссылки — в деревне Тегульдет — я был единственным евреем и ссыльным и потому был избавлен от издевательств и даже ничего обо всем этом не знал.
И вот уже были готовы документы об увольнении, когда школьный инспектор управления НКВД по Томской области, заинтересованный в нормальном течении школьного процесса, смог настоять на том, чтобы мой отъезд был отложен до окончания занятий в школе. Таким образом, мне дана была отсрочка, и, по крайней мере, мне не нужно было скитаться зимой по морозу.
Пришло лето и, как говорится: «Прочь, прочь!» Возможно, я должен был обратиться в Томск, к главе областного отдела народного образования; он мог бы отправить меня учителем все равно куда, лишь бы мне остаться учителем. Это была моя профессия, да, мое призвание. Только не снова в колхоз, только не обратно в Васюган, одно упоминание о котором наводило на меня ужас. Но мне дали знать, что Ш., глава областного отдела, «таким, как я» указывает на дверь. Безнадежно. Рядом с Дзержинкой находилась деревня Тимирязевка; там было профессиональное училище. Может быть, попытать счастья там? Нет, все бесполезно. Потерянный и отвергнутый, как бездомная собака, блуждал я по улицам. «Прочь, прочь!» — неслось со всех сторон. За что? Что я сделал, где ошибся?
Мой мозг лихорадочно работал, ища спасения. Я напряг всю свою память, сосредоточился и сфокусировал все свое внимание как бы в один луч, который, словно пучок электронов, пробегал строку за строкой на экране, скрупулезно прощупывая все закоулки мозга в поисках информации, ячейку за ячейкой: ничего… никакой информации… нет… нет… СТОП! Вспыхнуло!.. Да, я вспомнил: тот молодой человек, который недавно был мобилизован с военной службы, тот самый, которому нравилось беседовать со мной. Да, вскользь он упоминал, что в Томске у него есть квартира, но поскольку со своей женой — а она секретарь областного исполнительного комитета, упомянул он при этом, — собирается разводиться, то временно живет здесь в Дзержинке, у своей матери.
Его жена — секретарь областного комитета! Это высокий пост, ей подчиняется даже начальник областного отдела народного образования! Если бы она замолвила за меня словечко. И ее муж наверняка не откажет мне в маленькой услуге попросить об этом свою жену. Но он был в отъезде! В отъезде, именно сейчас, когда меня постигла такая беда! Я решил отыскать его мать; я ее не знал, но она была обо мне наслышана.
Пожилая, скромно одетая женщина приняла меня сдержанно, но не угрюмо. Когда я изложил ей свою просьбу, она задумалась; я молча, умоляюще смотрел на нее, и она взяла перо. В тот же день я помчался в Томск — снова восемь километров до реки, паром, пыльные дороги. На втором этаже красивого бревенчатого дома мне открыла дверь молодая тощая брюнетка с резкими чертами лица, на котором лежала печать усталости, как если бы она собственноручно подстегивала людей ударами; ведь это свойственно людям ее склада, тем, кто подгоняет и кого подгоняют, кто бранится и кого бранят. Она молча вскрыла конверт, молча пробежала глазами по строчкам — меня она при этом оставила стоять в дверях — и молча закрыла дверь. Все! Последняя слабая ниточка надежды порвалась. Да, если бы молодой человек, ее муж, сам попросил ее, может быть, было бы по-другому. Кто знает, как она относилась к свекрови?
Hello, тайга!
На пароме в Тегульдет
с нами едет смерть.
Как бы там ни было, на следующее утро я отправился в тяжкий путь — в областную администрацию народного образования. В обширной прихожей, из которой одна дверь вела в рабочий кабинет Ч., сейчас, в дни школьных каникул, собрались директора школ, руководители районных комитетов, а также учителя из городов и деревень Томской области, чтобы обсудить со своим шефом Ч. текущие дела. С группой из Тегульдета, большого села, расположенного в одноименном районе к северо-востоку от Томска, я разговорился. Учитель математики им был не нужен, но они готовы были взять меня на работу как учителя физики, и для этого мне нужно было всего лишь получить ордер у Ч., разъяснили мне. «Всего лишь» ордер; н-да, в нем-то и была загвоздка.
Меж тем и до меня дошла очередь; я робко постучал в дверь (помоги мне Боже!) и вошел. За широким письменным столом сидел Ч., обхватив руками наполовину седую голову. Он, вероятно, не слышал моих постукиваний, потому что только теперь поднял глаза и посмотрел пытливо и несколько настороженно. Запинаясь, я назвал свое имя и вдруг Ч. удивительным образом преобразился: он встал, лучезарно улыбнулся, подошел ко мне и крепко пожал мою руку. «Победа! — пронеслось у меня в голове. — Победа!» Та женщина, что день назад так сдержанно приняла меня, помогла мне! Что это было: слабая надежда, что этот скромный поступок любви сможет переубедить ее мужа и она не потеряет его, или она не хотела портить отношения со свекровью? В любом случае, спасибо ей!
77
Цит. по: Л. Эндер «Рассказы о врачах», Москва, 2001, с. 76. А также: М. Морозов «Грузия. Путь и правление Сталина», Мюнхен/Вена, 1980, с. 301.