Но когда вечера стали короче, а дождь холоднее, Льюис вдруг как-то устал от поисков и вновь обнаружил в себе былую страсть к цветным кирпичикам, бобам и картошке фри.
А Стивен остался на плато. И, что еще удивительнее, той зимой он обзавелся ржавой лопатой и военной картой и занялся уже систематическими поисками.
Иногда Льюис присоединялся к нему, но случалось это нечасто. Он старался загладить свою вину тем, что хранил верность тайне и требовал частых и подробных отчетов о том, где Стивен в последний раз копал и что нашел. Иногда он ставил точки на карте, советуя Стивену места. Так создавалась иллюзия, будто Льюис не только участвует в операции, но и руководит ею, — обоим так было удобнее, хотя ни один в это и не верил.
В самом начале, когда Льюис уже устал от игры и старался вызвать то же чувство у Стивена, он спросил друга, почему тот так уперся.
— Я просто хочу его найти, — ответил Стивен.
При всем желании Стивен не смог бы подобрать лучшего объяснения тому, что заставляет его копать дальше. Он знал лишь, что не может противостоять потребности.
Льюис вздохнул. На все попытки переубедить Стивена тот только пожимал плечами — дружески, но твердо, и в конце концов Льюис сдался. В школе они по-прежнему остались лучшими друзьями, а после уроков Льюис стал дружить с Лало Брайантом, — правда, у того были свои представления о снайперах и Лего, и это слегка усложняло отношения.
Они завели новый распорядок, пусть и не такой прекрасный, как прежде. В школе всегда вместе, сравнивали бутерброды и иногда менялись ими, держались подальше от капюшонов, а потом Льюис шел домой играть в Лего, а Стивен отправлялся на плато разыскивать тело давно убитого мальчика.
6
Стивен лежал в зарослях вереска, не видимый никому, кроме птиц. Лопата лежала рядом, но следов свежей земли на ней не было. Февральское солнце — нежданный дар — пригревало кожу, и собственное дыхание от этого казалось непривычно холодным.
Веки трепетали, точно он видел сон.
Во сне было жарко и тесно и он едва мог двигаться. Руки прижаты к бокам, мягкая темнота укрывает лицо. Что-то легонько тянуло его за макушку.
Дэйви тронул его своей маленькой ладошкой, ища поддержки; Стивен стиснул ее, но сильнее двинуться не мог. Страх просачивался через руку Дэйви, горячие пальчики скользили в ладони Стивена, малыш жался к его ногам…
Стивен понял, что они стоят за тяжелой зеленой шторой в гостиной; пыльная материя, обернутая вокруг головы, натягивает волосы и уходит вверх к ламбрекену. Вдруг Дэйви вздрогнул, а сам Стивен почти перестал дышать, и лишь удары сердца отдавались в ушах: в гостиную вошел дядя Джуд. Стивен не двигался — не мог, — только чувствовал тяжесть Дэйви; руки их сжались так, что стало больно.
Дядя Джуд не кричал: «Хо-хо-хо!» Он ничем не выдавал своего приближения. Но Стивен и Дэйви слышали, как половицы под огромными ногами скрипят все ближе и ближе, и Стивен вдруг осознал, что это вовсе не дядя Джуд, а зеленая занавеска — единственное, что закрывает их от того ужасного, надвигающегося. Дэйви закричал: «Я дружу с Франкенштейном!» — и вырвался из укрытия, и выдал их обоих, но это не принесло облегчения: Стивен с ужасом понял, что на этот раз игра не закончилась. Все только начиналось.
Он застонал и проснулся.
Теперь он знал, что делать.
7
Арнольд Эйвери бросил читать и снова откинулся на койке, уставился в потолок. Слова кружились в его голове, точно заклинание.
Уважаемый.
Мистер.
Эйвери.
Когда к нему обращались так в последний раз? Девятнадцать лет назад? Двадцать? До того, как он оказался здесь, это уж точно.
До того, как он под ненавидящими взглядами миновал ворота тюрьмы Хевитри в Глочестершире и проследовал к своей камере. Раньше ему случалось получать письма, начинавшиеся разными обращениями: «Мистер Эйвери» — от отчаявшегося никчемного адвоката, «Сынок» — от отчаявшейся никчемной матери, «Сраный ублюдок» (возможны вариации) — от тьмы отчаявшихся никчемных незнакомцев.
От мысли этой стало больно. «Уважаемый мистер Эйвери» ассоциировалось лишь со счетами за газ, страховыми агентами да некой Люси Эмвелл, сгоряча решившей, что он тоже провел детство в Калифорнии, а вовсе не в мрачном сыром Уолвер-хэмптоне, и пытавшейся пригласить его на вечер встречи выпускников. И вот, оказывается, в мире остались еще люди, готовые обращаться к нему вежливо, без осуждения, без всех этих гримас отвращения и злобных взглядов.