Когда на плато время от времени наведывался Льюис, все шло по-другому. Конечно, вдвоем веселее и капюшонников можно не так опасаться — но имелись и свои недостатки.
Льюис неизменно появлялся со словами: «Ну что, помочь тебе?» — и при этом ни разу не помог. Он никогда не приносил лопату и не предлагал Стивену отдохнуть.
Да и само присутствие Льюиса отвлекало. Он болтал, задавал вопросы, на которые Стивену приходилось отвечать. Льюис обращал внимание на то, чего Стивен, вечно уткнувшийся в вереск, просто не видел, — и требовал обсуждения.
— Ого, ты только глянь!
— Что?
— Да вон же!
Стивен опирался на лопату и запрокидывал голову.
— И кто это такой?
— Не знаю. Может, орел?
— Канюк, скорее. Их тут тьма-тьмущая.
— Я что, по-твоему, совсем дурак? Канюка не знаю? Это не канюк.
Стивен пожимал плечами и возвращался к своей яме. А Льюис продолжал сидеть, глазея по сторонам, или покрывал синими крестиками военную карту, уже и без того всю в странных созвездиях, — указывал Стивену, где копать.
— Ты не там копаешь.
— Что значит «не там»? Какая разница, где копать?
— Есть разница.
Долгая пауза.
— Сказать — почему?
— Ну?
— Потому что надо представлять, как думает убийца!
— Да? — Стивен, сопя и изгибаясь, продолжал бороться с переплетением корней.
— Да! Вот представь себе: если бы ты кого-то убил, где бы ты его закопал?
— Да он же закапывал их повсюду, до самого Данкери-Бикон.[2]
Льюис примолк, но ненадолго.
— А может, в какой-то момент все пошло не так. Может, он подумал — я уже шесть человек здесь похоронил, надо бы прекратить. Перейти на новое место. На Черные Земли, например. Чтобы никто не нашел, понимаешь?
Пауза.
— Стив! Ты меня понял?
— Угу. Понял.
— Когда я в следующий раз приду помогать, будем копать на Черных Землях.
Вдобавок к этому Льюис вечно поедал его бутерброды. Стивен пробовал не говорить, что там внутри, но Льюис обязательно проверял и обязательно отправлял в рот. Стивену оставалось только побыстрее прикончить Льюисовы припасы — даже если еще не проголодался, — чтобы не остаться вообще ни с чем.
Льюис быстро начинал скучать. Уже в четыре он принимался ныть, что пора домой, — хотя Стивен мог бы копать еще часа три.
С Льюисом Стивен выкапывал максимум три ямы. Но, несмотря на это, Стивен радовался, когда Льюис вызывался идти с ним. С Льюисом у него пропадало ощущение странности происходящего, точно перекопать пол-Эксмура в поисках трупа — дело совершенно нормальное, если только заниматься им в компании.
Стивен отбросил лопату и полез в спаровский пакет:
— Ну и что ты мне оставил?
— Чего?
— Опять сожрал горбушку!
На широкой конопатой физиономии отразилось невинное изумление:
— А ты хотел горбушку? Ну извини, я не понял.
Стивен снова вздохнул. Толку-то спорить? Они с Льюисом обсуждали преимущества горбушки раз шесть. Льюис прекрасно знал, что горбушка лучше, и перед лицом такой наглой лжи Стивен терялся. Но стоит ли из-за бутерброда с арахисовым маслом рисковать дружбой?
С другой стороны, Стивен смутно ощущал, что в один прекрасный день все не доставшиеся ему горбушки снесут Льюиса волной справедливого негодования.
Он быстро съел свой бутерброд, смахнул помидор с бутерброда Льюиса — мрачно отметив, что и тут горбушка ему не досталась, — и тоже съел.
Про письмо Стивен рассказывать Льюису не стал. Это смущало его — точно он написал письмо Стивену Джеррарду,[3] чтобы попросить автограф.
Естественно, если бы Стивен Джеррард действительно прислал ему автограф, все мальчишки сбежались бы посмотреть на него и потрогать — кроме разве что дяди Билли, поскольку тот болел за «Манчестер Сити», мельком подумал Стивен. Но до тех пор проситель автографа подвергался бы всеобщему осмеянию, а то и оскорблению действием, причем ежедневно.
Нет, он сможет рассказать кому-либо о письме, лишь когда разыщет тело Уильяма Питерса.
Только тогда он расскажет обо всем, что сделал, — при условии, что мама и бабушка будут благодарны и признают, что цель оправдывала средства.
Волнение, охватившее Стивена после письма Эйвери, сменилось разочарованием, когда он прочитал ответ. Вначале.
Но спустя несколько дней два аккуратно выведенных предложения стали обрастать в его мозгу новыми смыслами.
Сам факт того, что в письме (если не считать личного номера и номера камеры Эйвери вверху страницы) было всего два предложения, означал, что эти два предложения наверняка должны быть обдуманы и проанализированы тщательнее, чем какое-нибудь шестистраничное послание.