Летти не порадовалась за Стивена, скорее забеспокоилась. Сколько пройдет времени, прежде чем мать какой-нибудь четырнадцатилетней шлюшки возникнет на пороге, требуя провести тест на установление отцовства? И вот они с мамашей малолетней шлюшки по очереди нянчат младенца, в то время как шлюшка безуспешно пытается сдать выпускные экзамены. Стать бабушкой в тридцать четыре года. От внезапной дурноты Летти пошатнулась и ухватилась за кухонный стол. Она чувствовала, что некий беспощадный водоворот несет ее к смерти, а она и пожить-то толком не успела.
Когда же наступит ее очередь? Как смеет этот поросенок ломать ей жизнь? Снова ломать ей жизнь.
Чувство вины и жалости к себе нахлынули одновременно.
Глаза жгло, и Летти быстро-быстро заморгала, чтобы слезы не испортили макияж. Ей нужно успеть еще в два дома, нельзя появляться там растрепой и портить день ни в чем не повинным людям.
Она вдохнула поглубже и подождала, пока уляжется это сумасшедшее кружение внутри.
Обнаружив, что до сих пор держит в руке две оставшиеся дольки бразильского ореха, Летти плюнула на приличия и съела обе.
15
C.Л. начал проявлять нетерпение. Эйвери, лежа на бугристой койке, по десять раз за ночь вонзавшей острые выступающие пружины ему в бока, лениво ухмыльнулся и снова поднес к глазам письмо.
Письмо было исполнено дзенской простоты:
C.Л. твердо знал, чего хочет. Это забавляло Эйвери и вдобавок предоставляло дополнительную информацию. C.Л. думал, что очень хитро скрыл, кто он такой, — но при этом то и дело прокалывался, позволяя Эйвери узнавать о себе все больше.
Эйвери уже понял, что С.Л. никогда не сидел в тюрьме. Потому что если бы он там посидел, то знал бы, что время в тюрьме течет очень-очень медленно. Медленные дни, еще более медленные ночи. От завтрака до ланча — целая эпоха. От ланча до ужина — века. От того момента, как выключат свет, до прихода сна — бесконечность. Так что шесть-семь недель, минувшие с первого письма и так измучившие С.Л., для Эйвери ничего не значили. Для Эйвери чем дольше будет тянуться эта головоломная переписка — тем больше удовольствия.
Эйвери был удивлен и даже немножко разочарован такой слабостью. Он привык думать об С.Л. как об интеллектуально равном, но теперь тот явил огромное отставание. Так очевидно выказать свое нетерпение мог лишь человек, не задумывающийся о последствиях.
Эйвери с болью вспомнил тот день, когда сидел на детской площадке, ожидая Мэйсона Дингла. Если бы только он тогда проявил терпение. Если бы второй молокосос не появился на площадке и не полез на качели неподалеку. Если бы он смог сдержаться…
Эти мысли о Мэйсоне Дингле оспинами въелись в Эйвери, они являлись незваными-непрошеными пару раз в неделю и всякий раз заставляли его чувствовать себя жалким идиотом.
С тех пор он изменился. Заключенный в эту железобетонную могилу, он познал цену терпению. Спокойные и вежливые беседы с Финлеем были возможны лишь благодаря крайней степени терпения. Час стоять в очереди за едой, чтобы какая-то человекообразная обезьяна швырнула тебе горелые крошки от лазаньи со дна противня, — это также требовало терпения и самоконтроля.
Но теперь было слишком поздно. Горше всего для Эйвери было то, что именно теперь, когда он в полной степени овладел искусством самоконтроля, ему совершенно негде его применить.
Это нетерпеливое, требовательное письмо доставило Эйвери больше удовольствия, чем все предыдущие осторожные послания. Оно обозначило слабину в оборонительной системе С.Л. Столь явно выраженное желание заставило Эйвери испытать то, чего он не испытывал уже очень долго. Власть над себе подобным.
16
Эйвери не отвечал, и Стивен ощущал его молчание почти физически. Временами у него начинало болеть ухо, временами першило в горле, временами ныло где-то внутри. И как ни засовывал он палец в ухо, как ни прочищал горло, ему никак не удавалось достичь той точки, откуда исходило желание разреветься от разочарования. Отсутствие письма было невыносимо, как зуд, и Стивен готов был броситься на землю и кататься, подобно блохастому псу, в тщетной попытке почесаться.
Это продолжалось больше четырех недель. На плато зацвел вереск.