— Кошка, — наконец он склонил голову и прижал сложенные домиком пальцы к переносице, — не знаю, что на тебя нашло, но прекращай. Нельзя, чтобы Талия это услышала. Знаешь, с каким трудом я уговорил ее разрешить тебе приехать?
— Знаю, — механически ответила я, столь же механическим жестом прижимая сложенные ладони к животу, упирая большие пальцы под ребра. Это больно, когда тебя заставляют так сжиматься. — Знаю. Ты мне говорил. Я не понимаю, что на меня нашло. Я это так просто.
— Ты так просто что, Кошка?
Я подумала о комнатах, обратившихся в склепы, о книгах, источающих, словно гной, плоскотелых жуков, опустошаемых, освящаемых разложением.
— Мне кажется, зря мы все это затеяли. Зря сюда приехали. Зря тут сидим. Мне кажется, мы об этом пожалеем. Вот и все.
Я отошла от Фаиза, не дожидаясь, пока он в очередной раз скажет, что я его подвожу, выбралась из зала и нырнула в коридор. Воздух там был теплый, по-летнему влажный. В самом конце прохода кто-то зажег фонарь, и его свет падал на бронзовое зеркало, в котором смутно отражалось мое лицо. Я подобралась, ожидая, что на металлической поверхности проявится еще одна фигура, изломанная, свешивающаяся со второго этажа, нечто вытянутое, бледное, безликое.
Суэномацуяма нами мо коэнаму…
Нет, не так.
Картинка обрела ясность. Если призрак и впрямь существует, то у этой девушки эмалевая кожа, чернильно-черные волосы и хрупкое тельце, составленное из косточек не прочнее кружев или рыбьих позвонков, еле способное удержать ее нетерпеливое сердце. Девушка в белом подвенечном наряде, с подбородком, острым, как тоска. Она целует сомкнутыми губами, без языка, без страсти. Эти поцелуи — как благословение, как молитва, как прощание.
И, разумеется, рот ее — от зубов до самых глубин горла — черен.
В темноте взвизгнули, терзая рыхлую землю перед домом, колеса машины, и я выпросталась из своих грез. Я услышала, как комья грязи ударили в тонкие стены. Костяк дома запульсировал от музыки — дабстеп, но не совсем, развеселое экспериментальное безумие. Музыка слишком буйная, чтобы привести накачанную экстези публику к подобию хореографии, но для самых ярых ее поклонников это всегда было плюсом. А он никогда не любил плыть по течению.
«Лин», — подумала я. Он наконец-то приехал.
Я не могла допустить, чтобы Лин видел меня в таком состоянии, поэтому сбегала умыться, вычистить из уголков глаз все потустороннее. Вернувшись в нашу импровизированную гостиную, заставленную низкими столиками, увешанную бумажными журавликами и заваленную подушками в горошек, купленными в дешевом магазинчике, я обнаружила там не только Лина, но и потеющую на татами сумку-холодильник, набитую серебристыми банками пива Asahi и бутылками с юдзовой[11] газировкой. И черный чугунный котел — здоровенную, солидного вида емкость, готовую до краев наполниться протеином и овощами.
Гниющие столики были заставлены открытыми пластиковыми контейнерами, набитыми всевозможной снедью: тефтели, свиная вырезка, блестящие белые ломти куриной грудки, кубики маринованного тофу, целая рыба во льду, поблескивающая тускло-серебристыми глазами, сирлойн-стейки, ребрышки, тонкие ленты говяжьей нарезки и даже мраморное мясо вагю, редька дайкон, тонны шпината, пекинская капуста, тысяча и один сорт грибов. В уголке, на периферии пиршества, расположились сердца, рубцы, потроха и печень, такие свежие, что, казалось, вот-вот зашевелятся.
Уж если глумиться над историческим памятником, то по-крупному.
— С сыром все вкуснее. Налетайте. Давайте просто макать все мясо в сыр. Замутим фондю. У меня тут шесть видов сыра. Крафтовая хрень. Вы, ребята, ведь способны оценить безбожно дорогое скисшее молоко, верно? — Лин потряс пластиковым пакетом, набитым чем-то трапециевидным.
Филлип, скрестив ноги, сидел напротив.
— Кошка!
Лин вскочил, гибкий, текучий, как вода. Паркур, как он сообщал мне в умопомрачительно жизнерадостных мейлах, стал его новой религией. Это не случайно, уверял Лин. Боевые искусства определяли его прошлое. Фриран будет править его будущим. И если Лин был единственным, кто улавливал смысл этого умопостроения, вины самого Лина в том не было. Он обогнал свое время, обогнал моду, обогнал нас: у него были работа на Уол-стрит, жена с Уоллл-стрит и купленный в кредит особняк с садиком на барочном балкончике.
— Лин!
— Кошка!
Но это все равно был мой Лин, и когда он притиснул меня к своей груди, я, ни капли не удивившись, поняла, что и я тоже по-прежнему его Кошка. Я пробормотала ему в плечо его былое прозвище, обняла его, втянула ноздрями его запах. Лин пах межконтинентальным перелетом — пóтом, пробивающимся из-под корки дезодоранта, чуть сбрызнутым туалетной водой.
11