Дом будет бесконечно ждать этого дня.
Каждый год — по девушке. Двести шесть костей, помноженные на тысячу лет. Кальция с лихвой хватит, чтобы дом простоял здесь до тех пор, пока звезды не исчерпают силу собственных сияющих костей и не пожрут сами себя без остатка.
И все ради одной девушки, что ждет и ждет.
Одна, в земле, во мраке.
— Кошка?
Я вынырнула из своего безумия. И поняла, что стою, стиснув пальцами запястье.
— Все хорошо.
— Точно? — Филлип обеспокоенно нахохлился, луч сумеречного света играл в его волосах. — Выглядишь ты не очень хорошо. Если это…
— Не трогай ее, — тихо сказал Фаиз.
Веселье покинуло его, уступив место тревоге, судороге охранительной злобы, задравшей его губу в оскале. Я потрясла головой, чтобы лицо разгладилось, улыбнулось. Все в порядке. В полном порядке.
— Кошка знает, что мы рядом, если что.
Похоже, видок у меня был тот еще. Филлип вздрогнул, залился румянцем и шмыгнул прочь из передней, бормоча что-то об ошибках. Я трижды повторила про себя список домашних дел — припомнила все упущенное, срочное и еще тысячу мелочей, — пока в мыслях от этого монотонного занятия не прояснилось. Облегченно вздохнув, я огляделась вокруг и увидела, что Фаиз и Талия склонились, точно молящиеся в церкви, построенной их же телами, соприкасаясь лбами. Намек был более чем прозрачный.
Мне пора пойти погулять… куда-нибудь.
Я двинулась на щелканье затвора нового фотоаппарата Филлипа и нашла его в зале, разукрашенном темными вечерними оттенками золотого и розового. В сыром воздухе водили хоровод пылинки: попадая в лучи остывающего солнца, они бледно взблескивали. Крыша здесь когда-то провалилась, позволив непогоде беспрепятственно проникать внутрь. Пол прогнил, стал сплошь зеленым там, где в трухе укоренились плесень, папоротники и густой курчавый мох.
— Прости.
Я пожала плечами. У ног Филлипа, на расстоянии вздоха, расстилался цветочный ковер.
— Все хорошо.
Брови Филлипа взлетели вверх.
Пронзительно расхохоталась птица. Сквозь рану в крыше я увидела, как вспыхнули амброй и танзанитом перья на горле чирка. Филлип потянулся — Рембрандт в высоком разрешении.
— Кошка…
— Ты просто по-дружески беспокоился. Бывает.
— Ясно, но…
— Я не собираюсь прыгать с крыши, потому что ты пытался быть вежливым. Это не так работает. — Я сглотнула слюну.
— Ладно. Только… ты мне скажи, если чем надо будет помочь, договорились? Я не… я не всегда правильно выражаюсь. В смысле, я кое в чем хорош, но…
Это как быть женщиной, подумала я. Это как быть звездой, как быть всеми обожаемым и желанным. Филлип в совершенстве владел искусством возбуждать любовь, а если точнее — любовь, граничащую с идолопоклонством. Неудивительно, что порой он выказывал такую неспособность к эмпатии. Никакая религия не предполагает взаимности.
Справа от нас полуприкрытая фусума — темная панель высилась до самого потолка и бесшумно скользнула вбок, когда я толкнула ее, — скрывала проход в сад, аккуратный изумрудный квадрат, обрамленный террасами, а посередине — затянутый ряской пруд. В листве тут и там краснели хиганбана — цветы мертвых.
Я провела пальцами по волосам. Меня внезапно охватила непреодолимая усталость от одной мысли, что сейчас придется снова изгонять из Филлипа демона вины, заверять его, что никакой он не мерзавец, становилось тошно. Дабы компенсировать потерю нервных клеток, я решила попробовать подурачиться:
— А ты когда встречался с Талией? После меня или одновременно со мной?
— Кошка, ты чего? — изумленно хохотнул он.
— Я тебя ни в чем не обвиняю. Мне все равно. Просто любопытно. — Я погладила бамбуковый шест — на пальце остались пыль, истлевающие растительные волокна и что-то маслянистое, непонятное.
— Где-то через месяц после тебя. Но у нас как бы не было эксклюзивных прав друг на друга.
— Угу, эксклюзивность — это вообще не по твоей части.
— Да я не о том! — Сколько искренности в этих золотисто-голубых глазах с медовыми ободками вокруг черных зрачков. — Мы просто были еще детьми. Мы и сейчас дети. Нынешние отношения не перейдут с нами во взрослую жизнь. По большей части не перейдут. А у Талии с Фаизом — другое. Короче, неважно. Когда я стану постарше, остепенюсь. Но сейчас я проживаю лучшие годы своей жизни, и я не хочу упустить их, будучи прикованным к человеку, которого в тридцать разлюблю.