КАРАМОКО
Я не желаю слушать!
Надоело!
Вернусь в Париж —
он мне дороже,
чем этот дикий край,
лишь по недоразуменью
считающийся родиной моей.
Ну, что ты смотришь на меня,
как лев
на зайца?
Я не боюсь! А ты…
Мне жаль,
что ты погибнешь
позорной смертью.
Ты будешь
оплакивать тот час,
когда решился
напасть на белых.
А белые
тебя отпустят
на все четыре стороны:
иди, мол,
и пережевывай свою вину.
И ты
с сумою нищенской
пойдешь по деревням,
ты —
бывший вождь,
отвергнутый историей,
и сыном,
и народом.
САМОРИ
Я — Самори. Я горд своей судьбой.
Грядущий день рассудит нас с тобой.
Ты предлагаешь мне французам сдаться?
Я буду драться, сын! Я буду драться!
Я знаю, что враги мои сильны.
На смену мне придут мои сыны,
Не ты — другие. Их у нас миллионы.
Не счесть их математикам Сорбонны.
Они — народ. Пока под крышей хижин
Я босоногих ребятишек вижу,
Я знаю: смена воинам растет
И в грязь не будет втоптан мой народ.
Народ мой — слон. Он мчится напролом.
Он в ярости сметает все кругом…
Открой глаза, мой сын: какой простор!
Здесь все твое — пески и кряжи гор.
Здесь все принадлежит тебе по праву.
Здесь шелестят дожди и пахнут травы,
Родит земля — все для тебя, а ты
Плюешь на все в припадке слепоты,
Предав страну, уходишь с поля боя…
Военный суд решит, как быть с тобою.
… Живым замуровали Карамоко.
Он перед смертью мучился жестоко.
Отец борьбу продолжил, воевал
И выиграл последнее сраженье.
Он снял с народа бремя унижения —
Он государство негров основал.
2
День умирал. Темнело. Постепенно
Закрыл туман деревню Гуелена,
И вот померк алмазный блеск зари…
В шатре из шкур звериных Самори
Над книгами склонился. За стеною
В войну играли дети. Полем боя
Служила им площадка у реки.
Бриз шевелил речные тростники,
За веслами гребцы в пирогах пели,
Хозяйки стряпали, мужчины ели,
Собаки лаяли, кричал петух,
И мимо леса стадо гнал пастух,
И дудочка его роняла трели,
И звезды первые с небес глядели,
И медленно подкрадывался мрак…
В потемках окружил деревню враг.
Ни выстрела, ни возгласа — тишком…
Читает Самори в шатре своем,
Звенит пастушьей дудочкой напев,
И смолкло все, во сне оцепенев…
Но в тишине ползет змеею смерть.
Вот старики, чьи бороды как шерсть,
Лежат зарубленные на земле.
Огонь зайчонком прыгает в золе,
Стрельба вспорола ночи темноту,
Убиты часовые на посту.
В туман белесый вплелся синий дым.
Земля кричит под каблуком чужим,
Перегрызает тьма хребет зари,
И вот раздался голос Самори:
— Бойцы, к оружью! Слушайте приказ!
Но где же вы, друзья? Не вижу вас.
А где враги? Будь проклят мрак ночной!
К оружью, воины!
Друзья, за мной!
• • •
Крадутся в темноте к шатру бандиты.
Зарублены бойцы. Друзья убиты.
И копья выпали из черных рук…
И вот вокруг уже затворов стук.
Гуро, полковник, во главе отряда —
За Самори обещана награда.
— Сдавайся, черный! Выходи, пророк!
Ты проиграл. Тебя покинул бог.
— Что ж! — крикнул Самори. —
Покинул бог? Добро!
С тобой без бога справлюсь я, Гуро.
Ведь это ваш обычай. Так давай!
Чья кровь краснее? Саблю доставай!
— О нет, — сказал Гуро, — я не согласен.
Идет молва, что твой клинок опасен.
В такой-то день — и дать себя проткнуть?!
Э, нет, не выйдет… Собирайся в путь!
Уймешься ты, король, в цепях железных.
Вперед! Сопротивленье бесполезно!
Где сын твой? Ты убил его, злодей!
Французы мстят за смерть своих друзей.
— Мой сын принадлежал своей стране.
Он замурован. Почему же мне
Французы мстят за гибель иноверца?
По доброте христианнейшего сердца?
— Молчи! Иль жизнь тебе не дорога?..
Так рассуждает лишь плохой слуга.
— Слуга? Я не слуга тебе никак.
Я — враг твой лютый, твой заклятый враг.
И вам самим, и догмам вашей веры —
Всему, что нам плели миссионеры,
Я путь ценою крови преграждал.
И — вспомни-ка, полковник! — побеждал…
Я пленник твой. Ни чести, ни пощады
От Франции я не приму — не надо.
Вот сабля, вот кинжал, а вот ружье.
Стреляйте в тело черное мое —
Под черной кожей кровь моя красна,
Как ваша кровь, и смерть мне не страшна.
Меня зовет земля. Гуро, скорей!
Я стану частью родины моей…
Запомните: придет расплаты час.
Потомки наши отомстят за нас!