Солнце уже село, и наступила душная ночь. Редкие и неяркие звезды, не мигая, висели в темно-синем, быстро чернеющем пространстве. Пустыня тоже была черной, и отличить ее от неба можно было лишь потому, что на ней не было звезд.
Профессор уже успокоился и говорил задумчиво, почти без интонаций. Но у Нимайера, несмотря на жару, по коже пробегали мурашки.
— Ядерные бомбы, пожалуй, не испепелят планету. Но это будет и необязательным: они насытят атмосферу Земли предельной радиоактивностью. Уцелевшие остатки человечества в течение нескольких поколений выродятся в дегенератов, неспособных справиться с невероятно усложнившейся жизнью. Ко времени окончания очередного цикла на нашем космическом шарике не останется мыслящих существ… Ведь вы знаете, как влияет радиация на деторождение и наследственность?..
Профессор патетически раскинул руки навстречу мертвым пескам:
— Долго будет вращаться под Солнцем планета, и будет на ней пусто и тихо, как в этой пустыне. Коррозия уничтожит железо, постройки рассыплются. Потом надвинется новое оледенение, толщи льдов, как губка, сотрут с лица планеты мертвые остатки нашей неудачливой цивилизации… Все! Земля очистилась. И готова принять новое человечество. Сейчас мы, люди, сильно тормозим развитие всех животных: мы тесним их, истребляем, уничтожаем редкие породы… Когда человечество исчезнет, освобожденный животный мир начнет, бурно развиваться и количественно и качественно. Ко времени нового оледенения высшие обезьяны будут достаточно подготовлены к тому, чтобы начать трудиться и мыслить. Так должно появиться новое человечество. Возможно, оно будет удачливее нашего.
— Простите, профессор! — воскликнул Нимайер. — Но на земле живут не одни лишь безумцы и самоубийцы!
— Вы правы, — горько усмехнулся Берн. — Но один безумец может столько бед натворить, что и тысячи мудрецов не спасут. И я собираюсь встретить приход нового человечества. Реле времени в моей установке, — Берн кивнул в сторону шахты, — содержит радиоактивный изотоп углерода с периодом полураспада около восьми тысяч лет. Реле рассчитано на срабатывание через сто восемьдесят веков: к тому времени радиация изотопа уменьшится настолько, что листики электроскопа сойдутся и замкнут цепь. Эта мертвая пустыня тогда уже снова превратится в цветущие субтропики, и здесь будут наиболее благоприятные условия для жизни новых чело-веко-обезьян.
Нимайер вскочил и взволнованно заговорил:
— Хорошо, поджигатели войны — безумцы. А вы? Ваше решение? Ведь это — самоубийство! Вы хотите заморозить себя на восемнадцать тысяч лет!
— Ну, зачем же так просто: «заморозить», — спокойно возразил Берн. — Здесь целый комплекс обратимой смерти: охлаждение, усыпление, антибиотики…
— Но ведь это же самоубийство! — закричал Нимайер. — Вы меня не переубедите. Еше не поздно…
— Нет. Риск здесь не больший, чем при любом сложном эксперименте… Вы же слышали, как лет сорок назад в сибирской тундре из слоя вечной мерзлоты извлекли труп мамонта. Мясо его настолько сохранилось, что им охотно питались собаки. Если труп мамонта в случайных естественных условиях сохранил свежесть десятки тысяч лет, то почему я не смогу сохранить себя в научно рассчитанных и проверенных условиях? А ваши полупроводниковые термоэлементы последнего типа позволят надежно и просто преобразовать тепло в электрический ток да заодно еще дадут охлаждение. Я полагаю, что они не подведут меня за эти восемнадцать тысяч лет, а?
Нимайер пожал плечами и, будто нехотя, сказал:
— Термоэлементы, конечно, не подведут. Это предельно простые устройства, да и условия в шахте для них самые благоприятные: малые колебания температуры, отсутствие влаги… Можно, поручиться, что они выдержат этот срок не хуже мамонта. Ну, а остальные приборы? Если за восемнадцать тысячелетий придет в негодность хоть один…