Дробот вежливо выслушал его, снова повернулся к Кушниру:
Зачем же ты так? Ведь я для чего стараюсь? Я стараюсь, чтобы дураков было меньше. Ведь дураков много?
Пр-равильно. Много…
Вот ты, например, дурак! сердито рявкнул Федор Ефимович.
Пра… что?! лицо Кушнира обиженно дрогнуло.
Дурак и есть! забушевал Дробот. Пьешь, других дураков слушаешь!
Мужчина справа мощным рывком повернул его к себе.
Слушай, ты чего к нам сел? Мы тебя звали?!. А ну, качай отсюда, пока тебе углы от морды не поотбивали!
Те-с, тихо, не надо шума, вмешался другой, черненький и суетливый. Вы, я извиняюсь, оставьте нас по-хорошему. У нас своя компания, мы вас не знаем, вы нас не знаете. А то вы, я извиняюсь, пьяны как сапожник.
Эх-х… Федор Ефимович поднялся, держась за чье-то плечо. А я и есть сапожник!
Он направился к выходу, столкнулся со своим отражением в большом зеркале, приподнял шляпу, извиняясь, посторонился и вышел вон.
Кушнир и сам понимал, что с ним творится неладное. Он был под впечатлением того, что произошло днем, все ждал, когда снова накатит волна понимания и грустной силы, от которой само пелось. Сейчас, после выпитого, ему грезилось, что она накатывает, эта волна: все казались милыми, взволнованными, необычными и в то же время понятными. Но это было всего лишь опьянение.
И когда друзья попросили потратить и на них, грешных, свой голос, и он благо, оркестр и девица ушли на перерыв затянул ту же «Ох, да не шуми ты, мати зелена дубравушка», то получилось у Андрея Степановича громко, немузыкально, непристойно как у всех пьяных.
На следующее утро Дробот отправился на завод оформлять командировочное убытие и возле входа увидел Лицо. Хоть Федор Ефимович и не был искушен в изобразительном искусстве, но понял, что видит еще один всплеск таланта в городе, и что всплеск этот случился вчера. Он принялся расспрашивать о скульптуре, так добрался до замдиректора Гетьмана. Тот сообщил, что знал.
Странный народ эти художники, не приведи господь иметь с ними дело заключил он свой рассказ. Собирался сделать статую в полный рост, образцы показывал… а изваял вон что. И от договора отказался, от вознаграждения. Но, главное, хорошо сделал, девчатам нашим нравится… Гетьман задумчиво улыбнулся, но тут же нахмурился. Вот только как мне теперь этот договор закрыть, ума не приложу!
В отделе техконтроля только и было разговора об открытии, которое вчера сделал в ЦЗЛ инженер Передерий: яркое послесвечение газа в трубке после сильноточного разряда. Одни уверяли, что Передерий давно над этим работал, другие что ничего подобного, но ведь испытательную установку строил, его тогда еще током шибануло. Первые возражали, что все равно, видимо, работал потихоньку, такие вещи вдруг не делаются; им отвечали, что нет, делаются. Дробот отправился в лабораторию посмотреть.
Юрий Иванович в этот день занимался тем, что демонстрировал свой эффект. Приходили инженеры из цехов он демонстрировал. Наведалось лабораторное и заводское начальство он демонстрировал. Поначалу он боялся, что эффект не воспроизведется, но с каждой новой вспышкой, длительность которой зрители сами отсчитывали по часам и секундомерам, его все более наполняла уверенность. Из цеха принесли другие, уже специально изготовленные без люминофора трубки; и на них получалось. Уверенность Передерия в своем эффекте и себе все росла; она выражалась в небрежно-артистических жестах, и в снисходительном тоне объяснений, и в командных репликах Зосе.
Девушка взглядывала на него тепло и укоризненно. От этих взглядов инженеру становилось несколько не по себе. Но он уверил себя, что ничего такого у них вчера не было и далее не будет, у него, слава богу, жена есть, да и вообще, теперь не до того, и вел себя с лаборанткой подчеркнуто холодно.
Федор Ефимович пришел, когда Передерий был на самой вершине своей уверенности, упивался общим вниманием и значением содеянного. Эффект послесвечения впечатлил и Дробота: он понял, что и здесь информационное поле выдало всплеск. Но чем далее он наблюдал за автором эффекта, тем сильнее мрачнел. «И этот готов, закоррелировался успехом. Непреложные жесты, академические интонации… Ты думаешь, это ты сделал? Это с тобой сделалось. Нет, не то! Может, надо начинать с детей?»
Покончив с делами на заводе, Дробот поспешил на улицу Уютную по адресу, который дал ему Гетьман. Но застал в доме Кнышко только жену Тамару. Она, понятно, была не в настроении беседовать, да и знала только, что муж ее бросил и уехал неизвестно куда.