Доходило до идиотизма: именно в Москве Тахир вдруг вспомнил, что он уйгур из знатного рода, азиат, почти восточный владыка. Одно время требовал, чтобы она не смела садиться за стол в гостиной, если к нему пришли мужчины. По его мнению, ей надо было подать еду и выпивку, вовремя убрать со стола, как официантке в столовой, а остальное время сидеть на кухне и ждать, когда понадобится. Фантастика! Пробовала жаловаться сокурсницам в университете, те даже не жалели, а энергично пальцем у висков крутили. И, естественно, ее знакомым и подружкам вход в их дом был заказан. Это продолжалось около года — жуткий азиатский сезон, — пока Марина не плюнула на закидоны мужа и решила жить так, как именно ей было интересно и удобно.
Приглашала домой, кого хотела, ходила, куда хотела (Тахира в музеи и театры силком не могла вытащить) и с кем хотела. Замужней женщине нельзя появляться в «свете» одной, это и Тахир твердил, и в самой Москве так было принято — не укоряли, просто косились, тоже иногда азиатчиной в столице попахивает. А кавалеров ей Тахир из числа своих знакомых не представил. Ну и получил, чего заслуживал, сама нашла себе и кавалеров, и поклонников. Она была красива, была молода, достаточно умна и «дерзновенна» (так выразился москвич-сокурсник, когда пришлось его детдомовским жаргоном отшить, нормального языка не понял).
Марина не верила в эту работу Тахира. Поначалу он был типичным военным, ездил в Афганистан (во время учебы в высшей школе КГБ), затем мотался по командировкам в «горячие точки», привозил сувениры и фотографии. И в те времена все было понятно. Ждала, волновалась, хотя, странное дело, не очень она волновалась. Ей казалось, что Тахир — это такой идеальный воин, и с ним ничего не может случиться. Бывали какие-то легкие ранения, царапины, к ним сам муж относился презрительно. И по рассказам его, участвовал не в войнах, а в играх, где противники были на голову слабее и глупее. И она сама стала воспринимать его работу как нечто «легкомысленное», — а насколько это не соответствовало действительности, недосуг было задуматься.
Но в последний год работа его стала совсем мифической. Ни слова о ней не дождалась от Тахира. И сам муж постепенно становился ненормальным: ни с кем не дружит, раньше хоть какие-то приятели гэбешники были, больше никого не осталось; чего-то боится, вот, например, квартиры меняли лихорадочно; какой-то загнанный, ожесточенный, дикий и дрожащий, как заяц степной — тушкан. Ну, не заяц, так хорек.
Что это за работа — без точного адреса, с какими-то «секретными» номерами телефонов, которые меняются каждые два-три дня, и их нельзя записывать. Только запоминать.
— Звони мне лишь в крайних случаях, если что-то очень опасное случится с Тимуркой или с тобой, — говорил Тахир, диктуя номер.
А внезапная простуда Тимурки — это опасно? Если температура под сорок, и врачи велят везти в больницу. Мальчик очень часто простужался, рос худеньким и болезненным, и врачи говорили, что надо менять условия ему, — а как их менять? Да и номера эти идиотские, она их через час забывала, не шпионка все-таки.
Со временем, познакомившись с «новыми русскими», молодыми бизнесменами, Марина поняла, что стиль жизни мужа неотличим от ихнего — те же исчезновения на недели и даже месяцы, те же пьянки и бабы, шальные огромные деньги (а денег у Тахира появилось много, только жену это недолго радовало — муж пропал). Знакомый уже ей непрерывный страх, куча всевозможных предосторожностей от пистолета и бронежилета на себе, охранника за спиной до засекречивания места жительства, наличия жен и детей, родителей и родных мест. Только вот у Тахира их удали, выпендрежа не было, не тянулся к «красивой жизни» напоказ. Марина стала подозревать, что он снова пустился в бизнес — такой начинающий, удачливый и очень осторожный волк. Затем она стала подозревать, что, скорее всего, это мафиозный бизнес, потому что ее муж жил, как на войне. В чем-то, конечно, она была близка к истине.
Иногда Тахир мягчел, будто бы выныривая из хаоса, который сам же и создал, старался приблизиться, столковаться. Да вот одичал уже слишком, если не навсегда и безвозвратно. Устраивал вдруг ей «праздники жизни». Но какие!
Увозил за тридевять земель, куда-нибудь под Владимир, Псков, Новгород, в леса, в дебри, на подозрительные роскошные усадьбы, от партийных бонз оставшиеся. С ресторанами, саунами всеми прочими достоинствами (вплоть до заказной охоты — сама разок с вышки по кабану пуляла, вроде в ногу ему попала; Тахир ждал, ждал, не выдержал и срезал животинку с первого выстрела — в ухо), также рыбалки, катание на катерах и водных лыжах, грибы и ягоды. Но жили они там чуть ли не в полном одиночестве! Лишь противно скребся в двери по утрам вышколенный служака, желающий ретиво исполнить все, чего изволите. А Тахир спал! Сутками по приезду и дальше по три-четыре раза за день заваливался на боковую. Она утыкалась в книжку, смотрела по «видику» комедии, играла на пару с крупье в казино, тоска брала… Пыталась просто погулять в лесу, подальше от строений и оград, грибов насобирать, но лишь напугалась. За ней двое следили! Издалека, случайно их обнаружила. К мужу бросилась, а он объясняет: