Он вскочил, не обращая внимания на завопивших в двух шагах женщин, бросился в дом, — на пороге подхватил на руки выходившую девушку в длинной ночнушке, с косами, и через растворенную калитку побежал обратно — в сад.
Не сразу, но тело на плече начало извиваться, колотить кулачками по его спине и истошно вопить. Он приостановился на пасеке, поставил девушку на ноги и легонько дал пощечину, показал кулак. Девушка замолкла. Тахир зачем-то скинул одной рукой крышку с ближайшего улья — внутри еще сидели на полных сотах пчелы, сонно копошась несколькими слоями. Тахир отломил кусок сот, засунул в рот, второй кусок насильно скормил девушке. Снова взвалил ее на плечо и быстрыми шагами пошел к реке — по пути опрокидывая или просто тревожа ульи пинками. Он уже вспомнил о брошенном у забора дома рюкзаке, но возвращаться было поздно. Когда с трудом забрался на противоположный высокий берег, разглядел, как бегут в его сторону люди, а перед ними прыжками, с лаем — сторожевые собаки. Где-то посередине пасеки погоня сбилась, скомкалась, отпрянула от бега, Скулеж среди собак, ругательства и поспешное бегство среди людей наблюдал с улыбкой. А снизу, из долины, донесся гул вертолета. Тахир взвалил девушку (она находилась в ступоре) и побежал дальше.
Способность рассуждать, осознавать вернулась к Тахиру только после рассвета. Лишь немного не опоздала. Несколько часов тащил он девушку по зарослям кустов и фруктовых деревьев, от корней до верхушек опутанных ежевикой, зверски устал и разозлился. Когда девушка, улучив момент, попыталась было удрать, он хлопнул ее кулаком по голове, и не скоро она пришла в сознание. На открытой местности он ушел бы гораздо дальше, — но кружили над ущельем два милицейских Ми-7 с красно-синими линиями на фюзеляжах, носились взад-вперед джигиты на лошадях, десант пограничников с собаками пытался развернуть облаву. Но Тахир успел уйти из ее радиуса.
А потом засел в пещерке. Девушка забилась в угол, негромко визжала, причитая и раскачиваясь на манер кладбищенских плакальщиц. Тахир смотрел на нее хмуро: лет пятнадцати, в грязной и изорванной ночнушке, низенькая, толстенькая, с рябым плоским лицом. Жалкий, отчаявшийся детеныш. Первое, что вспомнил, был сын. А если кто-то и его вот так же напугал, похитил? Что происходит? Что он делает? Где он?
— Иди обратно, — сказал ей по-русски, так как по-казахски не смог припомнить.
Она поняла, мгновенно примолкла. Смотрела, стараясь разгадать его злодейский умысел.
— Туда, — показал он на выход, — прости меня. Я нечаянно. Бельмес?
Она кивнула, медленно и гибко привстала и, как мышь, согнувшись, бросилась наружу. Он вышел за ней, глядел как несется по склонам, по берегу реки девчонка с коричневыми босыми ногами, мелькали почище пропеллера белые пятки. Засмеялся. Потому что его кошмар остался позади — если облава не схватит. Карта осталась под курткой, на груди, достал, определился с местоположением и пошел обратно — без лыж, без еды путь предстоял долгий, тяжелый.
Ночевал у костра сразу, как спустился с плато в верхнее урочище Чинджоу. Бросало в жар и холод. Снегу здесь было особенно много, и после того, как весь день брел по цветущей зеленой долине, от снега и холода тошнило.
Так и не уснул ночью, дремал по несколько минут, холод и затекшие суставы снова тревожили, мешали. И в голове вертелись мысли и страхи, — Тахир очень испугался того, что он сходит с ума.
Он заблудился. Раньше, чем нужно, полез штурмовать хребет, потому что выбирал, где снега поменьше. А спустился в другое, ведущее совсем не туда ущелье. Оно увело его от долины Бутаковки. Карта сразу потеряла смысл — он не мог найти себя на ней. Пришлось карабкаться на приличную гору, на вершину, чтобы узреть и узнать пик Жингаши. И до него еще было очень долго идти.
Движения давались тяжело — он выдохся. Не так физически, как морально, веру в себя потерял. Духом пал, и никакие внушения, разговоры с самим собой не помогали. Ему опостылел тяжелый путь, хотелось просто сесть, где посуше, сидеть под ярким солнцем. Отыскать кусты с подсохшими ягодками, медленно и с наслаждением собирать. У него еще оставался отцовский кинжал, — оружие спровоцировало на бесплодную и очень утомительную погоню за жирным огромным сурком. Тот долго носился вверх-вниз по склонам и внезапно на чистом месте испарился под землей. В нору забился — и где-нибудь вылез через запасной ход. Жирный, здоровый, шашлык из него получился бы… Запах и вкус сбежавшего шашлыка тоже терзали воображение.
Жиром сурка в Казахстане лечили туберкулез, астму, вообще слабогрудых. Тахир укорял себя, что не натопит жира, не отнесет сыну. Сынок болезненный, а так сразу бы вылечился. И сам папаша бы оклемался — сухой кашель появился, знобило непрерывно. И солнце жарит так, что волдыри на кистях, на лице (марли и очков не сберег, ночью где-то все потерял), — а холодно ему, не согревает солнце. Вблизи грохочущей речки вообще противно становится.