- Иду, иду...
Когда она сбивчиво объяснила старому сторожу, кого ищет, он провел ее через большой захламленный двор и указал на одну из дверей.
Через минуту Катя Кондратьева стояла в желтом сумраке циркового зверинца.
Ее глаза еще приспосабливались после солнечного света, а Кофи Догме уже несся по посыпанному опилками проходу и орал:
- Катька! Моя Катька пришла!
Он был сам не свой от счастья.
- Ты с ума сошел... - Она делала вид, что вырывается из его объятий. Ребенка задавишь!
"Конечно, любит! - кружилось в голове радостное подтверждение. Конечно, женится!"
Услыхав о ребенке, Кофи схватил одну ее руку и перецеловал по очереди каждый ноготок. Потом он то же самое проделал со второй рукой. Она, смеясь, поглаживала курчавый ворс на его голове.
- Пойдем, - увлек он ее за собой. - Жеребенка покажу.
У Кати само вырвалось:
- А маме показал вчера?
- Ну конечно! - воскликнул Кофи. - Она разве тебе не рассказывала? Ей очень понравилось. Пока я чистил слоновник, она забралась прямо сюда, видишь? Голова жеребенка лежала у нее на коленях.
Строптивая испытала к Елене Владимировне такое доверие, что тут же уснула...
Смотри, смотри, вот он встает на ножки.
Ты тоже можешь пройти и погладить...
Глаза Кати потухли.
- Подожди, Кофи, - серьезно сказала она.
Улыбка медленно стерлась с черного лица вождя. Он встревожился:
- Что случилось?
- По-моему, мама вчера не вернулась домой. Она исчезла, Кофи! - Катя разрыдалась. - Она пропала так, как пропали дедушка с бабушкой... Что же это за проклятие над нами? Кофи!
- Как пропала?! Ты несешь чепуху! - Кофи осторожно отстранил Катю от своей груди и заглянул в мокрые зеленые глаза. - Этого не может быть!
- Про дедушку с бабушкой тоже так говорили: "Не может быть!" А потом их фотографии появлялись в розыске... Когда она ушла отсюда?
Кофи наморщил лоб, мучительно вспоминая.
- В шесть? Нет, не в шесть, а чуть позже... Примерно в половине седьмого!
- Господи! У меня такое чувство, что этот кошмар не прекратится до тех пор, пока мы все не пропадем! - вскричала Катя.
Она вновь припала к груди черного друга и затряслась в рыданиях. Кофи стоял, не зная, чем помочь. Как истукан.
И лишь гладил волнистые рыжие волосы.
И лишь повторял:
- Катенька, Катенька, любимая моя, Катюша...
15
Звонок звучал почти непрерывно. Требовательно. Теряя на ходу домашние тапочки, Катя ринулась в прихожую. "Мама! - ликовала ее душа. - Ма-ма!!!"
Она, однако, не забыла посмотреть в глазок.. В сером свете лестничной площадки стоял Борис.
- Пойдем, поможешь отцу подняться, - только и бросил младший брат и заскакал по ступеням вниз.
"Папа! Что с папой?" - хотела крикнуть Катя, но не смогла. Сейчас она все узнает. Босая, она помчалась по лестнице.
На скамейке у подъезда сидели извечные Пуня, Ганя и Фоня. Судьба давно не преподносила им такого подарка. Три замотанные платками головы, не отрываясь, глядели, как подъехали "Жигули"
Кондратьевых. Если бы пенсионерки разбирались в продукции Волжского автозавода, то немедленно охарактеризовали бы машину как "шестерку" цвета "липа зеленая".
Из машины выбрался младший отпрыск Кондратьевых и, не здороваясь, влетел в подъезд. На заднем сиденье полулежал его отец.
- Видали? - спросила Фоня. - Васька-то опять нализался.
- А что ему? - отозвалась Ганя. - Фирму стережет. Денег куры не клюют.
- Тише, девочки, - напомнила Пуня. - А то еще услышит. Васька - мужик крепкий. В любом состоянии здоровкается. Нашу старость уважает. Не то что Борька евный...
Из подъезда один за другим вылетели дети Кондратьевых. Стали вытаскивать из машины отца. Василий Константинович, видно, крепко перепил. Он едва держался на ногах и ничего не соображал.
- Ох, и задаст ему Ленка, - с надеждой произнесла Фоня.
- Да уж за такое скотство как не задать, - согласилась Ганя. - Девчонка ихняя аж босая вынеслась...
Больше всех возмутилась Пуня:
- Это же надо! В пятьдесят шесть лет на глазах собственных детей так себя вести! Позор!
Василия Константиновича кое-как втащили в квартиру. Борис и Катя обливались потом. Усадили отца в кресло.
- Ты мне скажешь наконец, что с ним? Напился?
Борис стоял перед сестрой безмолвный. Сворачивал и разворачивал фантик от конфеты. Наконец он выдавил. Как робот, без интонаций:
- Напился. Где мама?
Она выхватила из рук брата фантик.
Стала сворачивать и разворачивать. Решила воспользоваться своим старшинством:
- Мама вышла куда-то. Говори, что с отцом! Он никогда так не напивался.
Вместо ответа Борис спросил:
- У нас водка есть?
И пошел на кухню. Достал из холодильника початую бутылку. Приложил к губам.
- Ты что делаешь, идиот? - Катя выхватила у брата бутылку. - Ты ж за рулем! Что за вакханалию вы устроили?!
- Отстань, дура! Не поеду ни в какой гараж. Оставлю тачку возле дома.
Борис грубо оттолкнул сестру и отобрал бутылку. Сделал несколько глотков.
- Ты можешь наконец объяснить, что произошло? Дедушка с бабушкой нашлись?
Борис смерил ее тяжелым взглядом.
Так он никогда на Катю не смотрел. Сказал:
- Дед не нашелся. Бабушка нашлась.
- Да?!
Катя запрыгала от радости. У ее семьи появился шанс.
- Да.
Борис снова приложился к бутылке.
Катя никогда не видела, чтобы он так пил. Из горлышка, без закуски. Она потребовала:
- Что с бабой Любой? Говори немедленно!
Водка сделала свое дело. Борис перестал быть роботом. Он скривил губы. Из глаз хлынули слезы. Как в далеком детстве, он бросился сестре на шею. Она поняла, что бабы Любы нет в живых, прежде чем брат, всхлипывая, сказал:
- Она умерла! Ее убили! Мы нашли ее...
Борис оттолкнул Катю и бросился в туалет. Она услышала звуки жуткой рвоты. И осталась стоять посреди гостиной.
Ломая пальцы. Тушь потекла с ресниц вместе со слезами. Катя Кондратьева походила на плачущего поэта Пьеро из сказки про Буратино.
Она услышала звуки льющейся воды.
Брат уже был в ванной. Пытался привести себя в порядок. Умывался, полоскал рот.
- Кто убил? За что? Где вы ее нашли?
Борис повернул красное измученное лицо:
- Кто, за что - никто не знает. Мы нашли ее... Катенька, это так страшно.
Бориса опять сотрясали рыдания.
В кресле пошевелился Василий Константинович. Он пытался встать.
- Папа, папочка, посиди, - бросилась к нему Катя. - Сейчас я тебе постелю.
Она схватила плачущего брата за руку и потащила за собой в родительскую спальню. Здесь Борис рухнул на колени.
Уткнулся лицом в подушку Елены Владимировны. Быстро разобрав постель, Катя устремилась за отцом. Ей пришлось буквально взвалить его себе на плечи.
- Сейчас, сейчас, - всхлипывал Борис, помогая Кате раздеть отца.
На кухне Катя попросила закурить.
- Рассказывай, наконец!
- Я так не могу! - взмолился Борис. - Давай сперва по рюмочке.
Она пододвинула бутылку.
- Пей. Мне нельзя. Я беременна.
Борис застыл с водкой в руке. Потом медленно осел на табуретку. Прошептал:
- От кого?
- Кофи любит меня, - вместо ответа сказала сестра. - Что произошло с бабулей?
- Тузик, - брат опять зарыдал. - Тузик лаял...
- Тузик - дворовый пес, ему положено лаять, - сказала Катя, пережидая плач двадцатилетнего парня, и вовсе не к месту спросила: - Кстати, его хоть кормит там кто-нибудь?
- Ну конечно, - ответил брат, борясь с рыданиями. - Григорьевна, соседка, и за птицей присматривает, и Тузику жрать носит...
Совершенно механически Катя пробормотала:
- Понятное дело. Григорьевне все достанется. Не переедем же мы в Васнецовку жить.
- Понимаешь, он все время лаял не в сторону улицы, а в сторону озера, не слушая сестру, сказал Борис. - Лаял до хрипа, срывал глотку, некоторое время выжидал, а потом опять... Тогда я предложил папе спустить Тузика с цепи.
- И что?
Катя Кондратьева сидела с бледным лицом, сжав губы. Словно в коконе ужаса.