- Я серьезно, Коль. У меня дед с бабкой пропали.
- Как пропали?! - Одинцов наморщил лоб, в точности как великий русский писатель. - Что значит "пропали"?
- А вот так. То и значит. Они в деревне жили. Дед с рыбалки не вернулся. Ни лодки, ни весел, ни деда, понимаешь?
Даже удочку не нашли... А бабка вообще неизвестно куда делась. Она дальше магазина никогда не отлучалась... И собака странно себя ведет.
Гинеколога охватил мистический ужас.
Он вспомнил фильм "Собака Баскервилей".
- Какая собака?
- Да Тузик наш. Он возле бабушкиного дома на цепи сидит. Был большой, лохматый и очень добрый. А теперь большой, лохматый и очень злой. Рычит, никого к себе не подпускает и лает куда-то в сторону озера. Может, по деду тоскует?
Дед с рыбалки всегда с той стороны приходил.
- Ну и ну... - Николай Одинцов развел руками. - А милиция?
Катя забросила на плечо сумочку и собралась уходить.
- Что милиция?! - крикнула она и повторила: - Что милиция?! Ищет милиция. Там на тысячу квадратных километров два милиционера. Старший лейтенант и сержант. Папа вчера оттуда вернулся. На него смотреть страшно. Осунулся, глаза красные, лицо серое. Это же его родители исчезли, представляешь? Родная мать! Родной отец!
Неожиданно она повернулась и бросилась в обход гинекологического трона, на котором только что лежала, к столу врача.
Одинцов вскочил, как ужаленный. Катя уткнулась лицом в белый халат у него на груди и разрыдалась.
- Катенька, - гладил ее трясущиеся плечи гинеколог, - Катюша, успокойся, все будет хорошо, все образуется, бабушка с дедушкой найдутся.
- Не-е-е-е-ет, - подвывала Катя в ответ. - Не найдутся, им по семьдесят с лишним лет...
Волна нежности и сострадания душила Николая Одинцова. Из тщедушного очкарика он в собственных глазах превращался в супермена. В защитника всех униженных и оскорбленных на земле.
Дверь гинекологического кабинета распахнулась. На пороге выросла длинноногая крашеная блондинка. И застыла с открытым ртом.
- Разве вы не видите, что у больной истерика? - заорал супермен Одинцов. - Немедленно закройте дверь!
- Жуть какая, Коленька! - всхлипывала Катя. - Ну кому это нужно?!
- Может, они тяжело болели и решили уйти из жизни сами? - предположил похожий на писателя гинеколог. - Вот как эти... Ну, коммунисты французские...
Как их? Дочка Маркса - Лаура, кажется.
И ее муж, Поль Лафарг. Помнишь?
От такой несусветной глупости Катя Кондратьева даже плакать забыла.
- Не помню, - призналась она. - Чтобы помнить, нужно было когда-то знать.
Ее слезы расплылись на груди гинеколога огромным серым пятном.
- Ну как такое можно не знать? - Николай Одинцов был неподдельно огорчен. - В тысяча девятьсот одиннадцатом году Лауру и Поля Лафаргов нашли мертвыми. Сорок три года они провели вместе, сражаясь за интересы рабочего класса.
Ей исполнилось шестьдесят шесть, ему - шестьдесят девять лет. Они решили, что старость помешает им бороться за интересы рабочего класса, и отравились.
Катя даже улыбнулась. Сейчас, с блестками слез в длинных ресницах, эта улыбка делала ее неотразимой. Она дотянулась рукой до длинного носа своего однокурсника и легонько щелкнула.
- Дурак ты, Колька, - вздохнула она. - Каким был, таким и остался. Я ж тебе русским языком объясняла, что дед Костя с рыбалки не вернулся. А бабушка вообще неизвестно где...
Гинеколог отважился протестовать:
- А что? Я прекрасно помню, ты еще на третьем курсе рассказывала, какой у тебя дед замечательный! Фронтовик, заслуженный колхозник, ветеран КПСС...
Сколько ему, ты говоришь?
- Семьдесят пять.
- Ну вот. Видишь? Это уже старость, куда ни кинь. Решил не быть никому обузой. Избрал достойный мужчины уход из жизни. Не на деревенской перине скончался в страшных мучениях, а ушел как воин. Как защитник отечества и ветеран колхозного строительства. Может, и бабка так? Только она какой-то свой, чисто женский путь избрала, а?
Катя всмотрелась в похожее на писателя Гоголя лицо.
- Боже, какой идиот! - сказала она. - Ты мне, знаешь, о чем напомнил? Об одном дикарском обычае. У меня друг есть.
Мулат, из Африки. Он рассказывал: в его племени еще лет пятнадцать назад существовал один обычай. Если жена заявляла, что муж из-за старости не выполняет супружеских обязанностей, племя устраивало праздник. Били барабаны, все плясали, пели и пили вино. А старик должен был на центральной площади совершить ритуальное самоубийство. Броситься на торчащее из земли копье.
Гинеколог не только внешне походил на Гоголя, но и, очевидно, душой. Коля Одинцов с детства был очень впечатлительный. От услышанного его передернуло. Одно дело Лаура и Поль Лафарги, которые цивилизованно, по обоюдному согласию, приняли яд. Другое дело - первобытная африканская жестокость. Он уже не казался себе суперменом.
- Катька! - вскричал Одинцов. - Уж не от своего ли черного друга ты залетела?
Одинцов был совершенно прав, поэтому в гинекологическом кабинете прогремела звучная оплеуха. Удар был такой силы, что молодой специалист Одинцов не удержался на ногах. Он шмякнулся на стоящий позади стул. Схватился за щеку.
- Сволочь! Расист! - в бешенстве завопила Катя Кондратьева. - Вот рожу!
Рожу ребенка всем вам на зло!
Она резко повернулась и устремилась к выходу. Ногой распахнула дверь в коридор.
Оттуда раздались сдавленный крик и стук упавшего тела. У гинеколога Одинцова округлились глаза. За дверью Катя обнаружила длинноногую крашеную блондинку. Девица медленно поднималась с пола, держась за голову. И одновременно - за правую ягодицу.
- Катерина, - раздался из кабинета стон Одинцова. - Что ты вытворяешь?..
- А пускай не подслушивает, тварь невоспитанная! - рявкнула Катя Кондратьева и ринулась к лестнице.
9
В Петербургском государственном цирке один-единственный кабинет не был оклеен афишами, как обоями. Кабинет начальника отдела кадров. За двухтумбовым столом сидел толстый-лретолстый мужчина, в котором лишь богатое воображение могло узнать прапорщика Сергея Иванова.
Ничто не выдавало в его нынешнем облике бравого вояку из великой эпохи.
Пожалуй, ни в одной армии мира не существовало военной формы, в которой уместился бы сейчас Сергей Михайлович.
Посетителям представал нормальный современный российский чиновник. В меру бюрократ, в меру хитрый, в меру коррумпированный. После многолетней службы в должности старшины роты Иванов моментально освоил новое дело. Не зря говорят, что армия - школа жизни.
"Ни хрена себе, - промелькнуло у него в голове, когда он увидел вошедших. - Мы с Васькой черномазых на уши ставили, а Васькин сын с ними дружбу водит!"
- Присаживайтесь, хлопцы, - приветливо махнул рукой Иванов. - Тебя, Борька, не узнать. Совсем большой. На отца похож.
- Дети всегда внешне похожи на отцов, - улыбнулся Борис, устраиваясь на стуле.
- Я другое имел в виду. Ты мне Василия того, молодого, напомнил. Тебе сейчас сколько?
- Двадцать.
- А папе было двадцать четыре, когда мы познакомились. Зато мне тогда было именно двадцать. Так что вижу тебя, а вспоминаю нас. Тогдашних, навсегда оставшихся в прошлом. Какое было время, черт возьми... - Сергей Михайлович мотнул головой, отгоняя героические воспоминания. - Но давайте ближе к делу, хлопцы. Насколько я понял, ты, Борис, хлопочешь о трудоустройстве своего друга.
- Да. Он из Бенина. Страна небогатая. Присылают такую стипендию, что можно ноги протянуть.
- Ясно, - кивнул Иванов и впервые обратился к молодому вождю: - Паспорт с собой?
- Конечно!
Кофи достал из кармана зеленый бенинский паспорт и подал кадровику. Тот стал листать изрядно замусоленные почти за пять лет страницы.
"Ага, вот этот штампик! - обрадовался Иванов. - Тогда все в ажуре. Такой серьезный аргумент, что и Василий не обидится".