— Не может быть, не может быть, — повторял сторож, впопыхах отпирая замки. — Что с Катей?! Не может этого быть…
23
В состоянии глубочайшей задумчивости Катя Кондратьева стояла на автобусной остановке. В потоке несущихся мимо машин то и дело попадались милицейские автомобили. Ей даже приходилось сдерживать себя, чтобы не поднять руку.
Подошел автобус. Не тот. Автобус забрал одинокого инвалида, заморгал левыми указателями поворотов и грузно отвалил. Катя посмотрела ему вслед.
Высоко в черном небе висела хвостатая яркая звезда. «Проклятая комета, — подумала Катя. — Пролетающие вблизи Земли кометы будят самые изуверские силы. Но почему именно нашу семью избрали эти силы? Какая может быть выгода от гибели Кондратьевых? Для кого?»
Она вновь была замотана в кокон ужаса. Хуже всего, когда не знаешь мотивов.
Понятно, когда убивают банкиров, журналистов, политиков, одиноких стариков в отдельных квартирах.
Кондратьевы — рядовая семья. Уже не нищие, но еще далеко не средний класс.
Обычная квартира, полученная от государства давным-давно, в советские годы.
Обычная машина, купленная тогда же.
Ни у кого нет причин их ненавидеть до смерти. Они никому не должны денег.
Им тоже никто не должен. «За что нас убивают?!» — в сотый раз спросила себя Катя и в сотый раз почувствовала, как зашевелились на голове от ужаса волосы.
Она не выдержала. Уступила давнему искушению. Подошла к таксофону и вставила пластиковую карточку. Набрала ноль-два. Хорошо поставленный мужской голос ответил:
— Милиция. Дежурный слушает.
— Добрый вечер, это Кондратьева Екатерина Васильевна.
— Что случилось, Екатерина Васильевна?
— Прошу вас, выслушайте меня внимательно!
— Я же сказал: «Дежурный слушает».
— Спасибо… В конце августа исчез мой дед, Кондратьев Константин Васильевич. Через день исчезла бабушка, Кондратьева Любовь Семеновна.
— Секундочку! Что же вы только теперь в милицию обращаетесь? Сразу нужно было — в конце августа.
— Товарищ дежурный, я же еще ничего не успела объяснить. Конечно, о том, что старики пропали, мы сразу заявили.
Но позавчера исчезла моя мать, Кондратьева Елена Владимировна. И тогда же, позавчера, мои отец с братом нашли труп бабушки.
— Секундочку! Смерть насильственная?
— Тело пролежало больше двух недель в выгребной яме. Находится на судмедэкспертизе. Но согласитесь, что самостоятельно бабушка не могла утопиться в дерьме — да еще аккуратно приладить на место доску с вырезанным очком!
— Так, дальше, слушаю вас.
— Я не знаю, кто задался целью уничтожить всю нашу семью. Нас осталось трое: отец, брат и я. В ближайшее время убийцы попытаются покончить с нами.
Я звоню с улицы. Никто не знает, где я сейчас нахожусь, поэтому за себя я спокойна. Брат — безвылазно дома. За ним присматривает старый сослуживец отца.
Отец, Кондратьев Василий Константинович, охраняет склады фирмы «Тоусна».
Сегодня ночное дежурство. Он там совершенно один. Я думаю, пока опасность больше всего угрожает именно ему. Прошу вас, направьте на склад «Тоусны» наряд милиции.
— Для чего?
— Чтобы поймать убийц.
— То есть вы уверены, что приедут наши сотрудники и застанут убийц на месте преступления?
— Я для того и звоню вам, чтобы не было никакого преступления! Преступление лучше предотвратить, чем потом раскрывать!
— Пожалуйста, гражданка Кондратьева, не кричите!
— Извините. Пошлите машину. Я очень боюсь за отца.
— У вас есть сведения о том, что убийство вашего отца намечено именно на сегодня?
— Конечно, я не уверена на сто процентов.
— Так… Адрес?
— Волховское шоссе, сто тридцать два.
— Квартира?
— Какая квартира? Я вам адрес складов фирмы «Тоусна» назвала.
— Но я у вас домашний адрес спрашиваю!
— А-а-а! Для чего вам сейчас? Впрочем, записывайте…
…Наконец Катя повесила трубку на рычаг. Ее изнурил этот разговор. Она не была уверена, что милиция приедет. Не была уверена ровно настолько, насколько дежурный не был уверен, что сегодня на складе «Тоусны» будет орудовать убийца.
Подошел «Икарус», весь покрытый рекламой на немецком языке. Катя прокомпостировала талон и села на разорванное сиденье, из которого торчали желтые куски поролона.
Автобус прожил долгую жизнь в Германской Демократической Республике, за бесценок был куплен мэрией Петербурга и служил теперь гражданам новой России. Из выхлопной трубы автобуса вырывались нездоровые черные клубы. Передвигался этот ветеран с кряхтеньем и уханьем.
Так у старой клячи екает на ходу селезенка.
24
Кофи ввалился в узкий тамбур. Он не в силах был говорить членораздельно. Его всего била крупная дрожь. Василий Константинович с подгибающимися от ужаса ногами схватил мулата за щеки и принялся трясти:
— Где Катя? Что с Катей? Отвечай, немедленно отвечай!
Правая нога молодого вождя приподнялась. Согнулась в колене. Отошла назад.
— Катя… Помогите! — продолжал молить Кофи, ничего не соображая. — Там с Катей…
Он нанес сокрушительный удар. Острое колено вошло в живот с такой силой, что полковник не только сложился пополам. Его ноги на секунду оторвались от земли. В следующее мгновение полковник в отставке корчился на цементном полу.
Вождь спикировал на него. Черный кулак с размаха опустился на седой висок. Удар! Еще удар! Кофи приподнял седую голову за уши и с силой опустил.
Раздался стук затылка о цементный пол.
Какое-то время вождь сидел на корточках возле тела. Его глаза горели в полумраке тамбура.
«Месть! — звучала в душе сладчайшая из песен. — Месты Святая месть!» Словно аккомпанементом все громче делалась дробь священных барабанов: «Трам-тататам, трам-тата-там, трам-тата-там-та-трамта-там!»
Не в силах больше усидеть от возбуждения, Кофи вскочил на ноги и произвел несколько па из ритуальных праздничных танцев народа фон. Затем метнулся к входной двери. Захлопнул ее.
После чего вернулся к бездыханному телу и поволок его под мышки из тамбура в широкий и очень темный коридор. Из коридора налево и направо большие двери вели в складские помещения. Кофи разомкнул руки, и Василий Константинович рухнул. Вождю пока не требовались склады. Необходимо было кое-что иное.
Некоторое время Кофи метался в темноте в поисках раковины. Ему удалось найти туалет по запаху. В России в туалетах такая вонь, что иди на нее и не ошибешься.
Он вновь подхватил полковника. Подтащил к урчащему унитазу. Приподнял так, чтобы грудь лежала на краю унитаза, а голова свешивалась вниз.
Кофи достал из джинсов перочинный ножик. Раскрыв, принялся отпиливать правое ухо Василия Константиновича.
Кровь тонко струилась между пальцев.
Заливала лицо, красила седые волосы.
Капала вниз. И тут же уносилась в городскую канализацию.
Отпилив теплое, мягкое правое ухо, Кофи отпилил точно так же левое. Он уже знал толк в ушах. Самыми изящными были, безусловно, ушки Елены Владимировны. Самыми большими были уши деда Константина.
Упрятав пакет с ушами за пазуху, вождь покинул туалет и отправился в складские дали. Разумеется, на всех дверях висели здоровенные замки. Кофи даже знал русское слово для запоров таких размеров и веса: «амбарные». Отставной полковник охранял не сами материальные ценности, а широкий коридор на подступах к ним.
Света в коридоре не было.
«Зато во всяком вонючем русском туалете есть кладовочка уборщицы!» — вспомнил Кофи.
В кладовочке он нашел то, что хотел.
Тяжеленный русский лом.
— Против лома нет приема! — произнес Кофи и расхохотался. — Если нет другого лома.