Мика ВАЛТАРИ
ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ
12 декабря 1452 года
Сегодня я впервые увидел тебя и заговорил с тобой. В тот миг я словно пережил землетрясение. Душа моя перевернулась, разверзлись глубины сердца моего, и я перестал себя узнавать.
Мне исполнилось сорок, и я считал, что наступает осень моей жизни.
Я совершал далекие путешествия, видел немало дорог и прожил много жизней.
Бог взывал ко мне в самых разных обличьях, мне являлись ангелы, но я не верил в них.
Когда я встретил тебя, мне пришлось поверить – если уж со мной свершилось такое чудо.
Я увидел тебя перед храмом Святой Софии, у бронзовых врат. Это случилось в тот миг, когда все вышли из собора в порядке, предписанном церемониалом, после того, как кардинал Исидор провозгласил в ледяной тишине по-латыни и по-гречески весть об объединении церквей. Позже, отслужив великолепную обедню, кардинал прочитал также «Символ веры». А когда добавил к привычным словам «и Сына», многие спрятали лица в ладонях; послышались горькие рыдания женщин. Я стоял в плотной толпе, заполнившей боковой придел храма, у серой колонны. Дотронувшись до нее, я почувствовал, что она влажная, – словно даже камни в этом соборе покрылись от страха холодной испариной.
Потом все вышли из храма в порядке, установленном много столетий назад; в центре процессии двигался василевс, император Константин, прямой и серьезный, с уже тронутыми сединой волосами под золотыми полукружьями короны. Выступали – каждый в одеянии того цвета, как требовал обычай, – военачальники с Влахерна, логотеки и антипаты, сенат в полном составе, а следом род за родом вышагивали архонты Константинополя. Никто не осмелился не явиться, выразив таким образом свое отношение к происходящему. Справа от императора я заметил слишком хорошо знакомого мне советника василевса, Франца, холодные голубые глаза которого внимательно следили за всем вокруг. Среди латинян я увидел венецианского посланника и многих других людей, которых тоже узнал.
Но Луку Нотара, знатнейшего вельможу и командующего императорским флотом, я раньше ни разу не видел. Это был смуглый, рослый мужчина, на голову выше всех остальных. Его глаза светились насмешкой и умом, но лицо этого человека было отмечено печатью той же глубокой меланхолии, что объединяла всех представителей старых греческих родов. Из храма он вышел взволнованным и злым, словно не вынеся чудовищного позора, который довелось пережить его церкви и его народу.
Когда подвели верховых лошадей, поднялось волнение и люди стали громко проклинать латинян. Раздались крики: «Долой еретический постулат! Долой папскую власть!» Я не мог этого вынести. Наслушался всего до тошноты в годы своей юности. Но ненависть и отчаяние народа были подобны грому и землетрясению. Но вот привыкшие к пению голоса монахов возобладали над нестройными воплями – и весь народ, повинуясь этим голосам, начал хором скандировать в такт: «Не Сына, не Сына». Это был день святого Спиридона.
Когда из храма вышла процессия знатных женщин, часть императорской свиты уже смешалась с толпой, которая волновалась, словно море, и раскачивалась в такт напевным крикам. Лишь вокруг божественной особы императора было пусто. Он сидел на своем аргамаке мрачный, с лицом, потемневшим от скорби. Одет он был в расшитый золотом пурпурный плащ – и пурпурные сапоги василевса были украшены двуглавыми орлами.
Итак, я стал свидетелем того, как сбылась многовековая мечта: восточная и западная церкви объединились, ортодоксальная православная церковь покорилась папе и отказалась от изначального, не расширенного символа веры. Союз, который так долго оттягивали, вступил наконец в силу в тот момент, когда кардинал Исидор огласил в храме Святой Софии вердикт о заключении унии. Во флорентийском соборе этот документ прочитал по-гречески четырнадцать лет назад крупный круглоголовый ученый, митрополит Виссарион. Он, как и Исидор, был возведен в сан кардинала папой Евгением IV – в награду за свои заслуги в трудном деле объединения церквей.
С тех пор прошло уже четырнадцать лет… В тот вечер я продал свои книги и одежду, роздал деньги нищим и бежал из Флоренции. Пять лет спустя я стал крестоносцем. Вопли толпы напомнили мне сегодня горную дорогу в Ассизи и поле боя под Варной.
Но когда крики внезапно стихли, я поднял глаза и увидел, что флотоводец Лука Нотар въехал на площадку перед пожелтевшей мраморной колоннадой. Жестом он потребовал тишины, и пронизывающий декабрьский ветер разнес крик Луки: «Лучше турецкий тюрбан, чем папская тиара!» Так же орали когда-то евреи: «Варавву! Освободите Варавву!»