Я язвительно бросил:
– Этот мальчик не сумеет даже прикрыть тебя с тыла, если что. Он слишком хилый и слабый. И одет скорее для парада, чем для боя. Вышвырни его и позволь мне занять место рядом с тобой. Венецианскому посланнику во Влахернах я больше не нужен.
Джустиниани покачал бычьей головой и весело зыркнул на меня.
– Ты что, и правда ослеп? – удивился он. – Не узнаешь этого благородного юношу?
Тут я узнал ее и увидел на ее шее протостраторскую цепь Джустиниани.
– Боже мой! – вскричал я, едва не теряя сознания от потрясения. – Это ты, Анна! Как ты сюда попала?
Джустиниани сказал:
– Она пришла еще вчера и заявила, что ищет моего покровительства. Стражники впустили ее, поскольку у нее был мой знак. А что нам с ней делать – это уж тебе решать.
Я недоверчиво посмотрел на Джустиниани, а он отступил на шаг, три раза перекрестился и поклялся Христом Богом, что провел эту ночь в чистоте и целомудрии и что честь не позволяет ему приблизиться к жене друга с грязными намерениями.
– Хоть соблазн был и велик, – добавил он со вздохом, – но я слишком устал от бессонных ночей, боев и тяжкого бремени ответственности, чтобы еще думать о женщинах. Всему свое время.
Анна бесстыдно ввернула:
– Теперь я хорошо понимаю француженку Иоанну, которая облачилась в мужской костюм, чтобы, не подвергаясь опасности, находиться среди солдат.
Анна обвила руками мою шею, расцеловала меня в обе щеки, прижалась головой к моей груди и, тихо всхлипнув, проговорила:
– Стало быть, я так уродлива, что ты даже не узнал меня? Мне пришлось остричь волосы. Иначе я бы не смогла надеть шлем.
Я сжимал ее в объятиях. Она была рядом со мной. И уже не ненавидела меня.
– Почему ты ушла от отца? – спросил я. – И это ты держала меня за руку той ночью возле храма Святой Софии?
Джустиниани кашлянул, потер разболевшийся от доспехов бок и деликатно сказал:
– Мне надо проверить посты. Ешьте и пейте все, что найдете, и даже можете запереть дверь, если хотите уверить друг друга во взаимной склонности и не боитесь орудийных залпов.
И генуэзец вышел, закрыв за собой массивную дверь. По его лицу я видел, что он влюблен в Анну и страшно завидует мне. Анна взглянула на меня из-под упавших на лоб коротких волос, но я так и не решился задвинуть засов. Тогда она сама, словно нехотя, заперла дверь.
– Любимый, – прошептала Анна. – Сможешь ли ты когда-нибудь простить мне то, что я была упряма, эгоистична и не хотела понять тебя?
– Милая, – выдохнул я, – прости меня за то, что я не такой, как ты думала.
Но тебе нельзя оставаться здесь, – добавил я с душевной болью. – Ты должна вернуться в дом своего отца. Там ты будешь в безопасности – насколько можно быть в безопасности в этом городе, когда начнется штурм. Я думаю, что после падения Константинополя султан возьмет вашу семью под свое покровительство.
– Несомненно, – ответила Анна. – Я уже знаю: первое, что сделает султан, – это пошлет чаушей, чтобы они встали на страже у нашего дома. Но я знаю – и по какой причине он это сделает. И поэтому не хочу туда возвращаться.
– Что случилось? – спросил я, предчувствуя недоброе.
Анна подошла ко мне, положила руки мне на бедра и посмотрела на меня невероятно серьезными карими глазами.
– Не спрашивай, – взмолилась она. – Я – дочь своего отца. Не могу предать его. Разве тебе мало, что я пришла к тебе? Тебе мало, что я остригла волосы и надела доспехи своего брата, чтобы умереть на стене, если такова воля Божья?
– Ты не можешь умереть, – проговорил я. – Ты не должна умирать. Этого нельзя допустить. Твой наряд так же безумен, как и твое решение.
Анна ответила:
– Не первый раз за тысячу лет женщина берется за оружие, чтобы защитить наш город. Ты прекрасно знаешь об этом. Однажды, когда император погиб, императрица надела доспехи.
– Ты не можешь, – настаивал я. – Первый же турок, с которым ты столкнешься, собьет тебя с ног и снесет твою прекрасную голову с твоих дивных плеч. Зачем? Кому это нужно? Это же бессмыслица!
Анна со смертельной серьезностью взглянула на меня и проговорила:
– Ты же сам знаешь, что вся оборона города – бессмыслица. Султан победит. Стены уже рухнули. Численное превосходство турок слишком велико. А нас очень мало. Тысячи людей не доживут до следующего рассвета – и гибель их будет напрасной. И если уж рассуждать о пользе, то тебе тоже нечего делать на стенах. Уж позволь мне наконец думать так же, как и ты.