Джустиниани склонил голову к плечу и посмотрел на меня преданными глазами.
– На своем веку, – сказал он, – я встречал святых людей, у которых бывали видения, и много разных других безумцев. Я и сам, наверное, был бы ненормальным, если бы не признавал, что на свете порой творятся вещи, которых не в состоянии постичь слабый человеческий разум. И одна из таких вещей – мое знакомство с тобой.
Он протянул мне свою огромную лапу и пожал мою руку, не скрывая благодарности.
– Отныне ты – мои друг, господин Жан Анж, – твердо проговорил генуэзец. – Я не поверю ни одной сплетне о тебе, а услышу их, скорее всего, немало. Завтра утром, как только встану, прикажу внести твое имя в списки моих новобранцев. Но тогда тебе придется явиться ко мне. Получишь коня и доспехи – и можешь быть уверен: я дам тебе столько работы, что ты быстро привыкнешь к дисциплине. Я муштрую солдат более сурово, чем турки.
Но он не шлепнул меня по спине и не хлопнул по плечу, как это, возможно, сделал бы человек, не так хорошо разбирающийся в жизни. Наоборот, уходя, он почтительно склонил голову и сказал:
– Храни свою тайну. Я не любопытен. Ты не вел бы себя так, если бы замышлял что-то недоброе. Я верю тебе.
Греки отвергли меня, латинянин протянул мне руку. Он понимал меня лучше, чем византийцы. Джованни Джустиниани…
5 февраля 1453 года
Я получил скакуна и доспехи. Первые дни Джустиниани испытывал меня и мои способности. Мне приходилось сопровождать генуэзца во время осмотра стен и занятий с необученными новобранцами – греческими ремесленниками и молодыми монахами, Джустиниани качал своей бычьей головой и смеялся, глядя на них.
Генуэзец совещался с императором, с Францем, шкиперами венецианских судов и кораблей с греческих островов, с подестой Перы и венецианским посланником.
Разговор с каждым был неспешным и исчерпывающим; Джустиниани рассказывал своим собеседникам множество историй о военных походах и осадах, в которых участвовал. Он прокладывал себе путь сквозь зависть, неприязнь и пересуды, словно большой тяжелый корабль. Ему верят. Ему нельзя не верить. Он – тот краеугольный камень, тот фундамент, на котором – как все лучше видно с каждым днем – держится оборона города. Он пьет очень много вина, в два глотка осушая самый огромный кубок. И то, что он так много пьет, можно заметить лишь по небольшим припухлостям под блестящими глазами генуэзца.
Его неспешность и бесконечная болтовня, за которыми он прячет свой опыт, мудрость и знание людей, сначала раздражали меня. Но потом я стал видеть дела и события его бычьими глазами навыкате. И теперь мне словно открылся придуманный искусным математиком механизм, который работает с писком и визгом, мучительно скрежеща шестернями, но действует четко и без сбоев, все подчиняя одной цели – так, что каждая деталь поддерживает и приводит в движение все остальные.
Я не могу не восхищаться этим человеком – точно так же, как восхищаются им его люди, готовые слепо исполнять любое его распоряжение, не сомневаясь, что ни один из его приказов не может быть бессмысленным.
Не бессмысленно тут и мое присутствие. Я рассказал Джустиниани о подготовке янычаров, о порядках в их войске, об их вооружении и боевых приемах. Рассказал о характере султана Мехмеда, о его окружении, о сторонниках войны и сторонниках мира в султанском дворце, о пропасти, пролегшей между старыми и молодыми после смерти султана Мурада, пропасти, которую Мехмед сознательно расширяет и углубляет, чтобы подорвать позиции Халиля и лишить его звания великого визиря.
Мехмед не может забыть, как еще мальчиком в возрасте двенадцати и четырнадцати лет, два раза вынужден был уйти с трона, на котором не имел сил удержаться, хотя отец добровольно передал сыну власть, – рассказывал я. – Это объясняет горячность Мехмеда, его фанатизм и непомерное тщеславие. Первый раз, когда рать крестоносцев-христиан неожиданно подошла к Варне, он в Адрианополе не выдержал: плакал, кричал, бился от страха в конвульсиях и, наконец, спрятался в гареме. Так говорят. И если бы старый султан Мурад не вернулся из Магнезии и не раздобыл буквально из-под земли нового войска, турецкое государство было бы уничтожено.