– Посоветуй людям искать защиту и утешение у своей Панагии! – буркнул я, чтобы избавиться от него.
Но в душу Мануила уже закрались сомнения.
– Даже Пречистая Дева не покажется теперь, наверное, на стенах Константинополя – и турки не обратятся в бегство, завидев ее голубой плащ, – прошептал старик. – Ведь в прошлый раз у турок не было таких больших пушек. Они могут, пожалуй, напугать даже Пресвятую Богородицу. – Он улыбнулся дрожащими губами. – А правда, что это орудие уже движется сюда из Адрианополя? И что оно лежит на громадной повозке, в которую впряжено пятьдесят пар волов, а тысячи людей расчищают ей путь и строят мосты? Или, может, все это – только преувеличение?
– Нет, Мануил, – признал я. – Это правда. Орудие уже в пути. Скоро весна. Вот-вот начнут ворковать голуби и беспокойные стаи птиц полетят над нашим городом с юга на север. Когда весна войдет в свои права, султан станет у ворот Константинополя. И этому уже не может помешать никакая сила на свете.
– И как ты думаешь, мой господин, – спросил Мануил, – сколько… сколько все это потом продлится?
Зачем мне было обманывать его? Он уже старый человек. Он – грек. А я – не лекарь. Я – просто человек. Его ближний.
– Может быть, месяц, – пожал я плечами. – Или два. Джустиниани – прекрасный солдат. Три месяца, если он все сделает, как надо, – а я верю, что он сделает… Но, думаю, не дольше. Думаю, не дольше трех месяцев, даже в самом лучшем случае.
Мануил уже не дрожал. Он посмотрел мне прямо в глаза.
– А Запад? – спросил он. – А уния?
– Запад? – повторил я. – Вместе с Константинополем утонет во тьме и Запад. Константинополь – это последний светоч и последняя надежда христианства. Если Запад позволит угаснуть этой лампаде, значит, он обречен и сам заслужил свою судьбу.
– И какой же будет судьба Запада? – поинтересовался Мануил. – Прости меня за любопытство, господин мой. В сердце своем я должен подготовиться ко всему, что нас ожидает.
– Тело без души, – ответил я. – Жизнь без надежды, закабаление человека, неволя настолько беспросветная, что рабы уже даже не подозревают о своем рабстве. Богатство без радости, изобилие без возможности им пользоваться. Смерть духа.
10 февраля 1453 года
Я видел всех – но только не флотоводца Луку Нотара. Он словно специально поселился как можно дальше от Влахерн, на другом конце города, в старом квартале, возле храма Святой Софии, прежнего императорского дворца и Ипподрома. Лука отгородился от людей. Оба его юных сына занимают почетные, предписанные церемониалом должности при дворе, но никогда там не появляются. Я видел их на Ипподроме. Они гарцевали на прекрасных скакунах. Сыновья Луки Нотара – статные молодые люди с печатью такой же надменной и угрюмой меланхолии на лицах, какой отмечены черты их отца. Как командующий флотом, Лука Нотар отказывается иметь дело с Джустиниани. На собственные средства он переоснастил пять старых императорских дромонов. Сегодня они ко всеобщему изумлению ощетинились веслами и вышли из порта, проплыв мимо больших западных судов. В Мраморном море дромоны подняли свои новые паруса, выстроились в боевой порядок и взяли курс на азиатский берег. Был серый пасмурный день; дул резкий, порывистый ветер. Неопытные матросы с трудом управлялись с парусами. Гребцы то и дело сбивались с ритма, и весла в основном колотились друг о друга.
Последний флот Константинополя вышел в море. Венецианские и критские шкиперы хохотали и хлопали себя по бедрам.
Но какую цель преследовали эти учения? Это были не просто маневры, поскольку вечером дромоны так и не вернулись в порт.
Джустиниани отправился во дворец, нарушил все правила старого этикета, смел со своего пути дворцовую стражу и евнухов и ввалился в личные покои императора. Он сделал это, чтобы показать, насколько он взбешен. На самом же деле генуэзец просто сгорал от любопытства. Он невысоко ценил императорские суда. Один-единственный мощный западный военный корабль мог без труда пустить их ко дну. Но как протостратор Джустиниани был, конечно, глубоко возмущен тем, что флот не подчиняется его приказам.