Захочет ли победитель покорно удовлетвориться положением вассала на Лемносе?
Моя греческая кровь уже не верит, будто что-то может быть таким, каким кажется. Да, сомнения у меня в крови, впитавшей в себя за тысячу лет яд политических интриг. День за днем спадает с меня лохмотьями латинская оболочка. Я – сын своего отца. Кровь вернулась домой.
25 февраля 1453 года
Похоже, город охвачен страхом. Люди стали неразговорчивыми и подозрительно косятся друг на друга. В храмах – множество молящихся. Богачи прячут свое имущество в сундуки, закапывают ценности в землю, опускают сокровища в колодцы и замуровывают подвалы. Не один архонт ходит с руками, покрытыми мозолями от непривычной работы, с виноватыми глазами и с красноречивыми пятнами строительного раствора на одежде.
– Что-то происходит, – сказал сегодня мой слуга Мануил. – Я это вижу, я это слышу, я это нюхом чую. Но не знаю, в чем дело. Объясни мне, господин мой.
Я и сам ощущаю в воздухе что-то непривычное. В порту царит тревожная суета. От корабля к кораблю шныряют лодки. Венецианский совет двенадцати проводит заседание за закрытыми дверями
26 февраля 1453 года
Я уже успел раздеться, когда мой слуга Мануил сообщил мне, что меня хочет видеть какой-то греческий юнец. Мне не хотелось подниматься с ложа. Я устал.
Молодой грек вошел, не согнувшись в поклоне, и с любопытством огляделся по сторонам, морща нос от запаха кожи, бумаги, сургуча и средств для чистки металла. Я узнал этого юношу. Я видел, как он ездил верхом на Ипподроме. Это был младший из братьев Анны Нотар.
Меня сковал холод. Порывистый ветер на улице громко хлопал ставнями.
– На дворе темно, – заговорил юноша. – Небо затянуто тучами. Собственных рук – и то не разглядишь. – Ему семнадцать лет, он – красивый парень, хорошо сознающий свою привлекательность и знатное происхождение, но выглядящий от этого лишь еще более обаятельно. И он очень заинтересован моей особой.
– Ты ведь бежал от турок, – продолжал он. – В городе о тебе много говорят. Мне тоже однажды показали тебя, когда ты проезжал на коне по улице. Мой отец хотел бы с тобой встретиться – если это не слишком обременительно для тебя.
Он отвел глаза:
– Я уже говорил: ночь темна. На улице – хоть глаз выколи…
– Я не люблю бродить во мраке, – ответил я. – Но, разумеется, не могу ослушаться приказа твоего отца.
– Это вовсе не приказ, – запротестовал юноша. – Как мой отец может приказывать тебе? Ты же служишь Джустиниани. Мой отец не хочет встречаться с тобой как солдат с солдатом. Ты будешь его гостем. А потом, может быть, и другом. Не исключено, что расскажешь ему что-нибудь интересное. Он удивляется, почему ты избегаешь его, – и ему любопытно на тебя взглянуть. Но он, конечно, не хочет доставлять тебе никаких неприятностей, и если ты считаешь, что тебе лучше не ходить, – не ходи.
Он говорил весело и оживленно, чтобы скрыть, насколько его смущала та миссия, с которой он пришел ко мне. Он был открытым и притягательным юношей. И тоже не любил блуждать в темноте. Почему его отец считал это простое приглашение таким секретным, что даже не решился послать ко мне своих слуг, а отправил за мной собственного сына?
«Агнец на заклание, – подумал я. – Хорошо откормленный ягненок на алтаре безудержной жажды власти. Значит, в случае необходимости этот человек готов принести в жертву даже собственного сына».
Юноша был братом Анны Нотар. Я ласково улыбнулся ему и, одевшись, легко потрепал его рукой по плечу. Он вздрогнул и покраснел, но улыбнулся в ответ. Стало быть, он не считал меня простолюдином.
В ночи дул северный ветер, от которого у нас перехватывало дух, а одежда облепляла тело. Было темно, хоть глаз выколи. В разрывах несшихся в вышине туч иногда виднелось черное небо, усыпанное звездами. Желтый пес шел за мной, хотя я и приказал ему остаться дома. Но он выскользнул вслед за мной во мрак. Я взял у Мануила фонарь и протянул его юноше. Молодому аристократу трудно было проглотить такое, но все же он безропотно двинулся вперед, освещая путь. За кого он меня принимал? Всю дорогу нас сопровождал пес – словно для того, чтобы присматривать за мной даже против моей воли.