– Лука Нотар неделю за неделей напрасно ждал разговора с тобой, – сказал я. – Даже не побеседовав с ним, ты сместил его с поста. Как ты посмел это сделать?
Джустиниани развел руками и живо воскликнул:
– Напротив, напротив! В полном согласии с императором Константином его советники и я решили, что такой опытный и мудрый стратег, как Лука Нотар, должен занять при обороне города самое достойное место. Что он будет делать во время осады, имея в своем распоряжении лишь прогнившие дромоны, поскольку латиняне желают сами командовать своим флотом? Нет, Нотар удостоен более высокой чести. Он будет руководить обороной большого участка стены.
Я не поверил своим ушам.
– Вы что, рехнулись? – закричал я. – Зачем вводите его в искушение? Это подло – и по отношению к нему, и по отношению к городу. Нотар же открыто заявил, что лучше покориться султану, чем папе.
Джустиниани весело глянул на меня. Мое возмущенное лицо рассмешило его.
– Делать нечего, – ухмыльнулся генуэзец. – Таково совершенно добровольное и единогласное решение императорских советников. Лука Нотар будет оборонять более четверти всей городской стены. Кто мы такие, чтобы отстранять человека от дел из-за его искренних убеждений? Среди нас не должно быть отныне места недоверию. Мы протягиваем Нотару дружескую руку, чтобы вместе, плечом к плечу, защищать этот чудесный город.
– Ты пьян? – спросил я. – Или император Константин лишился последнего ума?
Джустиниани сделал вид, что утирает слезу. Он никак не мог справиться с собой.
– Удостоенному такой чести Луке Нотару будет конечно, легче проглотить потерю дромонов, – с усмешкой продолжал генуэзец. – Первое, что сделает Алоизио Диего, готовясь оборонять порт, – это избавиться от всех маленьких и непригодных к бою судов. Потому и с императорских галер снимут такелаж, после чего вытащат их на берег. Их команд ждут не дождутся на тех участках стены, защитой которых будет руководить Нотар. Я не думаю, что смогу найти для него какие-то другие отряды.
Не волнуйся, – успокоил меня Джустиниани. – Множество других кораблей затопят или посадят на мель недалеко от берега. Если во время сражения они будут болтаться в порту или загорятся, то смогут повредить военные суда. А затопленные или выведенные из строя, они не соблазнят никого бежать из города, если дела наши будут совсем плохи. Таким образом мы постепенно наведем в порту порядок. Алоизио Диего – мудрый мужик, хоть и венецианец.
– Но вы же толкаете Нотара прямо в объятия султана, – проговорил я. – Выводите его на тот путь, на который он как грек и патриот, возможно, сам бы все-таки ступить не отважился. Отбираете у него порт и суда, которые он снарядил за собственный счет. Наносите уже обиженному человеку еще большее оскорбление. Я не понимаю императора и твоей политики.
– Мы вовсе не отбираем у него порт, – с невинным видом возразил мне Джустиниани. – Наоборот, Нотар как раз и будет защищать портовую стену. От венецианских торговых домов до Влахерн, всю внешнюю стену. По меньшей мере, пять тысяч шагов. Сам я скромно удовлетворюсь, ну, может тысячью шагами той стены, что прикрывает город с суши.
Мне не надо было смотреть на карту, чтобы понять что генуэзец имеет в виду. Если латинские суда будут охранять вход в гавань, то портовой стене, вытянувшейся вдоль Золотого Рога, вообще не будут угрожать турецкие атаки. Весь этот длинный отрезок стены может охранять лишь горстка солдат, которые будут наблюдать за движением в порту. Этот участок будет во время осады самым безопасным – если только у турок не вырастут крылья. Не имеет ни малейшего значения, кто возглавит оборону этого места.
Когда все это наконец дошло до меня, Джустиниани весело расхохотался. Он корчился и стонал, колотя себя кулаками по коленям.
– Ну, теперь понял? – простонал он, вытирая слезы. – Это – огромный кусок оборонительных сооружений. Гораздо больший, чем может быть вверен любому другому полководцу. Нотару приходится делать хорошую мину при плохой игре, даже если он и видит, каково реальное положение вещей. А он, конечно, видит. Он же не глупец!
– Вы проявляете по отношению к нему величайшее недоверие, да еще говорите, что оказываете ему огромную честь… – вздохнул я. – Что ж, может быть, это и мудро… Может быть…