– Разве ты не видишь, – сказал он, – что из этой пыли на тебя смотрят прекрасные девичьи глаза, улыбку в которых давно погасила смерть. В этом облачке пыли танцует сердце философа, его утроба и мозги. Через тысячу лет и я, возможно, буду лежать под ногами пришельца пылью на улицах Константинополя. В этом смысле и твое, и мое знание стоят одинаково. Так позволь же мне заниматься той наукой, которую я избрал, и не презирай ее. Откуда ты знаешь, что в глубине души я не презираю того, чем поглощен ты?
Все во мне бушевало, но я постарался ответить немцу спокойно:
– Ты воюешь не на той стороне, Иоганн Грант. Если бы султан Мехмед познакомился с тобой, то принял бы тебя как равного.
Грант покачал головой:
– Нет, нет, я принадлежу Западу и Европе. Сражаюсь за свободу человека, а не за его неволю.
– А что такое свобода человека? – спросил я. Немец посмотрел на меня своими беспокойными глазами, немного подумал и ответил:
– Право выбора.
– Верно, – прошептал я. – Именно то и есть страшная человеческая свобода. Свобода Прометея, наш извечный грех.
Немец усмехнулся, положил мне руку на плечо и сказал со вздохом:
– Ах, греки, греки… Все вы такие…
Этот человек чужд мне, я стараюсь избегать его, но вопреки всему ощущаю родство наших душ. Мы исходим из одного и того же – он и я. Но он выбрал царство тлена и смерти, я же – вечную жизнь в сиянии Творца.
Гремят пушки, с грохотом трескаются стены, гигантские жернова войны, придя в движение, заставляют дрожать землю и небо. Но я холоден и тверд, нет, я пылаю, как факел, и думаю только о тебе, любимая моя. Зачем ты вонзила острый шип мне в сердце? Почему не даешь бестрепетно сражаться и спокойно умереть – мне, уже сделавшему свой выбор?
Я мечтаю лишь о тебе! Только ты мне нужна.
15 апреля 1453 года
Снова воскресенье. Ясным утром по городу разносится радостный колокольный звон и веселый стук колотушек. Но весенняя зелень уже покрыта копотью и пылью. Измученные мужчины работают, как муравьи, ремонтируя стену под защитой временных укреплений. Ночью перед проломами, зияющими во внешней стене, вбили колья. Теперь пустоты снова заполняют землей, фашинами, ветками деревьев и кустов, кучами сена. Жителям города пришлось отдать свои перины, которыми прикрыли стены, чтобы смягчить сокрушительные удары тяжелых каменных ядер. С внутренней стороны стен натянули воловьи шкуры, и постоянно смачивают их водой – для защиты от зажигательных снарядов.
Я знаю и чувствую в глубине души, насколько эта отчаянная борьба нас изменит. Она полностью разрушит сущность каждого из нас.
Из-за усталости, страха и бессонницы человек начинает походить на пьяного и уже не отвечает, как прежде, за свои мысли и поступки. В таком состоянии он верит самым диким слухам. Неразговорчивый делается болтливым, мягкий и кроткий – пляшет от счастья, увидев, как турок со стрелой в горле валится на землю. Война – это опасный дурман. Мгновенные смены настроений, резкие переходы от надежд к отчаянию… Лишь закаленному воину удается сохранить хладнокровие. А большинство защитников Константинополя – необученные и неопытные новички. И Джустиниани считает необходимым распространять по городу обнадеживающие слухи, даже если в них и нет почти ни грана правды.
В войске султана – в два раза больше христиан, чем на стенах Константинополя. Это – вспомогательные отряды из Сербии, Болгарии и Македонии, а также греки из Малой Азии. Из ворот Харисия извлекли турецкую стрелу с привязанным к ней посланием. Оно было написано сербским конником и гласило: «Пока это зависит от нас, султан никогда не возьмет Константинополь».
Великий визирь Халиль тоже не прекращает своей тайной деятельности. Пока ему удалось добиться немногого, но если султана начнут преследовать военные неудачи, старый вельможа скажет свое слово.
Ночи сейчас холодные. Войско султана так огромно, что лишь немногим хватает места в шатрах. Большинство же спит под открытым небом, хотя и не привыкло к этому. Такое не в новинку только янычарам. В ночной тиши хорошо слышно, как турки в своем лагере беспрестанно кашляют и чихают.
Но и наши люди кашляют, ремонтируя стены в темноте. В башнях и сводчатых коридорах холодно и сыро. Все дерево предназначено для фортификационных работ. Дрова и хворост можно использовать только для приготовления пищи и для нагрева котлов со свинцом и смолой. Так что и среди латинян есть немало простуженных, хотя они носят под своими холодными металлическими доспехами теплую одежду.