Разбирали, примеривали костюмы, но скрывали, кто в чем будет, чтобы удобнее было интриговать. Шуткам и смеху не было конца.
После завтрака мы, потребовав ключи у кастеляна, который не хотел их сначала давать, ворча, что мы «из всего только делаем забаву» и желая, «чтобы мы были наказаны за это», — отправились гурьбой по бесконечным коридорам к башне, в противоположный от жилых комнат конец здания.
Дверь не хотела отпираться — заржавел замок, заржавели петли, и только после долгих трудов и усилий — пришлось даже сходить за маслом и смазать петли — удалось открыть ее; на нас так и пахнуло гнилью.
Должна сознаться, что храбрость моя и неустрашимость как-то сразу куда-то испарились, но, но желая и виду показать, что я уже жалею, я первая стала подниматься по каменным ступенькам. Звуки шагов раздавались гулко. С нами были электрические фонари, что оказалось очень кстати, так как на лестнице стояла непроглядная темень. Попались дне боковые двери: куда вели они и что таили за собой, страшно было даже подумать! Шутки и смех как-то сразу умолкли, и на самый верх мы взобрались в полном молчании.
Наверху, за незапертой дверью, оказалась небольшая круглая комната, высокая, но с очень маленькими узенькими окнами, которая, если бы не пыль, в изобилии покрывавшая все предметы, производила вполне жилое впечатление. Здесь стояла кровать, шкаф несколько странной формы, кресло — вообще была полная обстановка, и страшного в этой комнате решительно ничего не было.
Стали тщательно осматривать всю комнату: заглядывали под кровать, трогали все вещи, старались влезть и заглянуть в окна, куда еле проникал свет.
— Господа, а это что? — указал один из присутствующих на потолок. — Там что-то привязано, не то лестница, не то виселица какая-то! Вот оно где самое интересное-то! Ага!
— Какая там виселица, просто лестница! Вероятно, узники приставляли ее к окнам, чтобы иметь возможность взглянуть на небо.
— А я утверждаю, что это вовсе не лестница, а настоящая виселица! Господа, здесь совершались казни, здесь вешали.
Стали спорить, шутить, и незаметно прошло время, целых два часа.
Эта ночь, так же, как и ночь, проведенная Казимиром в каплице, вероятно, навсегда останутся у нас в памяти — никакое время не изгладит их. Я никому, даже ему, ввиду сложившихся обстоятельств, не сказала, что я видела, чему я была свидетельницей в башне; он же только мне одной рассказал, что ему явилось в ту жуткую ночь в каплице.
Как было условлено, меня проводили вечером до самой комнаты наверху и заперли. У меня запечатлелись в памяти скрип ржавого замка и удалявшиеся шаги и голоса остальной компании, отправившейся запирать Казимира.
Я взяла с собой книгу, чтобы не заснуть, но сон, как нарочно, одолевал меня, и совершенно незаметно я задремала.
Какой-то шорох разбудил меня и, когда я открыла глаза, комната была залита ярким светом. Но это не была комната, не была башня, в которой я находилась, это была большая парадная зала. Она была полна народа — все мужские фигуры в черных сутанах и масках. Посреди стоил эшафот с виселицей, а около него красавица-девушка и юноша, удивительно похожие друг на друга. Только они да палач были без масок, и мне показалось, что я где-то видела отталкивающее, злое лицо палача… Знаменитый инквизитор-аббат?!
Первым подвели к виселице юношу. Девушка хотела броситься за ними, но ее удержали. Я тоже сделала попытку броситься, закричать, но язык не повиновался, ноги словно приросли, и не успела я опомниться, как труп несчастного уже болтался на перекладине. Девушка застонала, этот стон до сих пор стоит у меня в ушах, стала биться, но ее моментально подхватили, и… второй труп закачался рядом!..
Туг я не выдержала, дико закричала и… проснулась.
Видение исчезло. В комнате было темно, только на столике у кресла, где я читала, слабо мерцала зажженная мной свеча.
Не знаю, как я выдержали остальную часть ночи, хотя спокойствие ее абсолютно ничем не нарушалось, и видений, если так можно назвать мой сон, больше не являлось. Что это было не видение, я была тогда убеждена — просто сон, явившийся следствием всех наших разговоров. Когда за мной пришли на другое утро, я уже успела оправиться и встретила компанию как ни в чем не бывало.
Меня поздравляли, называли героиней. Я отшучивалась.
Но меня поразил Казимир — он не шутил и не смеялся, как обычно, а был бледен и расстроен.
— Господа! — воскликнул кто-то из компании. — Посмотрите наверх! Вчера там была привязана виселица…
— Лестница! — поправили его.
— Нет, виселица! Можете теперь убедиться сами, что это виселица, а теперь вон она стоит, там в углу. Тут, кажется, в самом деле гуляет нечистая сила! Как она очутилась внизу?
Все вопросительно посмотрели на меня. Я, в свою очередь, взглянула, куда указывал говоривший, и обомлела: там действительно стояло прислоненным к стене, как раз у окошка, то. что вчера всем нам показалось лестницей. Это была форменная виселица, которую я видела сегодня ночью.
Это перемещение виселицы с потолка так ошеломило меня, что я, несмотря на всю свою находчивость, не нашлась, что ответить. И ничего не понимала, как, очевидно, и все остальные.
— Она и вчера стояла здесь, мы только не заметили! — пытался кто-то объяснить.
— Если здесь, то почему же сверху исчезла та лестница? — спросил уверявший, что это была виселица.
Ни у кого не нашлось объяснения.
Вечером в тот же день состоялся бал, на котором присутствовала масса народа. Были приезжие даже из Кракова. И полонез, которым он открылся в парадной зале, был исключительным по красоте и как нельзя более соответствовал старинной обстановке. Костюмированные были большей частью в дорогих национальных костюмах, под масками скрывалась самая древняя знать Польши. Казимир бродил грустный и не танцевал. Он был во фраке — почему-то не захотел надеть костюма маркиза, и я поэтому осталась без кавалера, — на мне был прелестный старинным костюм времен Людовика.
Перед самым ужином, когда все сняли маски и оркестр заиграл последнюю мазурку, мы стояли с ним в нише окна, почти скрытые тяжелой портьерой.
Танцевать еще никто не начинал. Вдруг с противоположного конца отделилась пара. Когда она пронеслась мимо нас, мы оба вскрикнули: в этой паре в старинных польских костюмах я узнала тех, кого вчера ночью я видела, — как мне тогда казалось, во сне, теперь же я убедилась, что это был не сон, а настоящее видение, — повешенными. Пара была очень красива и тоже удивительно походила друг на друга.
Я взглянула на Казимира — он был смертельно бледен.
— Кто это?
Он не отвечал.
— Я спрашиваю тебя: кто это?
— Добошинские.
Я поняла, в чем дело. Это были брат и сестра, богатые помещики, очень старинного рода и единственные его представители. Казимир считался женихом красивой польки и был безумно влюблен в нее. Я наслышалась уже от многих, что брат и сестра артистически танцуют свою родную мазурку и краковяк — потому-то никто и не решался танцевать, и вся зала замерла, любуясь исключительно интересной парой.
— Ты знаешь, Люцина, — схватил меня Казимир за руку, — я сегодня ночью в каплице видел, как их отпевали…
Я так и замерла — этого я уж никак не ожидала услышать, но, видя, что с ним чуть не делается дурно, я взяла себя в руки и заставила самым обыкновенным тоном ответить:
— Какой вздор! Просто ты заснул, и тебе приснилось. Мы так много говорили за последнее время ерунды, что в этом ничего нет мудреного.
— А я боюсь, что это предзнаменование, что с ней случится какое-нибудь несчастье! Я не переживу этого! Если бы ты знала, как я люблю ее!
— Еще бы, Ванда такая хорошенькая! Вот видишь, а ты еще смеялся надо мной, я же отлично понимаю, что это вздор, и никаких привидений мне на башне не являлось. Оказывается, ты впечатлительнее меня. Пройдемся лучше, мне хочется поближе посмотреть на них. Ты, конечно, поведешь ее к ужину?
Я так и не сказала ему, что видела в башне, — такое совпадение еще больше убедило бы его, что нужно ждать несчастья.