— Чувствуете? — с торжеством спросил Тригонов.
Я с удивлением почувствовал, как тепло вдруг коснулось моей щеки, словно до нас донесся жаркий июльский ветер; и в то же время растаяли ледяные сосульки на усах и бороде.
— Начинается, — сказал Тригонов и тихо засмеялся.
— Бум, бум, бум, — гремели пушки одна за другой.
— Сейчас пойдет другая стрельба, — сказал Тригонов, — идемте скорее прочь.
Я прибавил шагу, Тригонов шел за мною. Мы шли по откосу и уже сравнялись с передней частью батареи, как вдруг раздался оглушительный взрыв.
— Я говорил! — в диком восторге закричал Тригонов.
Слова его оправдались. Раздался такой грохот, словно залп из ста пушек. Это взорвался первый зарядный ящик. Снаряды лопались и трещали, шрапнель с визгом разлеталась на куски. Пушки смолкли, но вместо них друг за другом взрывались зарядные ящики. Словно гремели сотни батарей. В брызгах вылетающего огня мы увидели смятенных людей, которые кидались во все стороны. Сорвавшиеся с коновязей кони с диким ревом пронеслись по снежной равнине и скрылись вдали, а восемнадцать ящиков рвались с невероятным грохотом, и во все стороны с визгом и шипением летели осколки и пули разорвавшихся снарядов.
— Бежим! — крикнул я, пораженный виденным.
— Я говорил! — с восторгом кричал Тригонов. — Мой термоген победит!
— Бежим! — повторил я.
Грохот от взрыва снарядов продолжался. Казалось, окрестность охватило землетрясение: стреляли десятки батарей, из разъяренного вулкана выбрасывались громадные камни, тряслась земля. Панический ужас охватил меня среди этой ночи при грохоте беспрерывных взрывов, под свистом смертоносных пуль.
— Ой! — вдруг услышал я тихий крик и в то же мгновение увидел, как Тригонов тяжело опустился на снег. Я нагнулся к нему.
— Милый, что с вами?
— Ранен, — сказал он.
— Встаньте, идем…
— Не могу, — проговорил он.
Я напряг все усилия и приподнял его. Голова его бессильно свесилась на грудь. Я растерялся на одно мгновение. Сделать перевязку, — но было темно; распахивать его шинель, снимать полушубок было некогда. Я наклонился, взвалил его себе на спину и тихо пошел по тяжелой снежной дороге. Ноги мои скользили, я увязал в снегу, обливался потом и то и дело опускал на землю несчастного Тригонова и с усилием переводил дух, а выстрелы все еще гремели; смутно доносились до меня крики растерявшихся людей. В немецком лагере царило смятение. Я снова поднимал Тригонова на спину и снова тащил его по сугробам снега, изнемогая от усталости. Взошла луна и осветила все пространство. Я опустил Тригонова и посмотрел на его лицо: оно было бледно, как снег. Полузакрытые глаза остекленились; из полуоткрытого рта тонкой струей текла кровь. Я положил его на снег и осмотрел руки, лицо, грудь, живот, ноги, но не увидел раны. Тогда я повернул его спиной кверху и увидел возле правой лопатки в клочья разорванные шинель и полушубок. Кровь большим сгустком замерзла по краям огромного отверстия. Очевидно, случайный осколок снаряда ударил его в спину и в одно мгновение пресек его жизнь. Я снова поднял его похолодевший труп и пошел тяжелой дорогой. Мне казалось, что я изнемогу и погибну среди этих сугробов, замерзну от холода в эту светлую ночь. Но Бог спас. Луна описала дугу и стала опускаться к горизонту; надвинулась предрассветная тьма, и звезды ярко выступили на небе, когда я, наконец, добрался до последних деревьев перелеска и увидал гряду наших окопов. Я сделал последний привал. Снова опустил труп на снег и сам прилег подле него. Усталость охватила мои члены, голова склонилась на грудь, но я победил сонливость, поднялся, снова взвалил на плечи печальную ношу и, наконец, дошел до наших окопов.
— Кто идет? — спросил часовой.
— Свой! — ответил я и, обессиленный, опустился на снег вместе с трупом.
Солдаты выбежали из окопов. Анисим наклонился надо мной. Я на мгновение потерял сознание и очнулся только в своей землянке.
Анисим растирал мою грудь суконкой; жарко горела железная печка, и на ней шумела в чайнике вода…
— Где прапорщик? — спросил я.
— Мы его там оставили, чтобы не оттаял, — ответил Анисим, — как есть насмерть. В спину…
Его голос задрожал.
— Да, убит, — сказал я с тяжелой грустью.
Час спустя я был у капитана и доложил ему о нашей разведке.
— Могу уверить вас, что вредной для нас батареи больше нет, она вся разметена.
— Как? — спросил капитан с изумлением.
Я рассказал ему, что мы сделали и чему я был свидетелем.
— То-то мы слышали чертову пальбу, а снаряды не падали, — сказал капитан и потом вдруг воскликнул: — Но ведь это чудо из чудес! И он это выдумал?
— Он это выдумал, — повторил я, — а теперь убит.
— Убит? — капитан широко перекрестился. — Вот и здесь недоразумение, — сказал он, качая головой. — Химик, а для войны оказался первый человек. Надо доложить командиру.
Мы прошли вместе в небольшую деревушку, что находилась позади окопов, и проснувшийся генерал внимательно выслушал мое донесение.
— Это прапорщик запаса Тригонов? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Тригонов… Мне говорили о нем; он химик. Что же, насмерть?
— Насмерть, — ответил я. — Осколок снаряда ударил его в спину.
Генерал перекрестился.
— А его изобретение, этот состав?..
— Я ничего не знаю, — ответил я. — Вероятно, его изобретение погибло с ним вместе.
— Это будет очень печально, — сказал генерал.
Я промолчал.
Наутро мы подняли труп Тригонова. Доктор осмотрел его. Осколок бомбы пробил ему спину и глубоко ушел внутрь.
— Вероятно, — сказал доктор, — у него внутри все перебито.
Мы завернули его в одеяло и торжественно похоронили позади окопов. Солдаты набожно молились подле его могилы и, словно уважая торжественную минуту, немецкие батареи смущенно молчали, только изредка щелкали ружейные выстрелы.
Тригонов был убит, и с ним вместе погибло его замечательное изобретение.
От дивизионного генерала приехал адъютант вместе с артиллерийским полковником. Они забрали с собой все записки Тригонова; артиллерийский полковник расспрашивал меня, не говорил ли он что-нибудь о своем изобретении, и я должен был ответить, что ничего не знаю. Мне было больно и стыдно, что в ту ночь я не напряг своего внимания и не запомнил ничего из его рассказа о том, каким путем он дошел до своего открытия.
Мир праху его! Он был необыкновенный человек…
После я узнал, что особая комиссия ездила в Варшаву, в лабораторию Пяца, но не нашла там никаких следов великого открытия, также как никаких указаний в записках Тригонова.
Его великое изобретение пропало, но, вероятно, если он думал об этом, то в том же направлении сейчас думает не один химик и специалист; быть может, кто-нибудь уже приближается к разрешению той же задачи, которую так успешно решил Тригонов…
Николай Карпов
КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК
Французский миноносец медленно подвигался вперед. Его командир, капитан Риэль, стоял на мостике и внимательно всматривался в даль, где в предрассветных сумерках свинцовая вода сливалась с сумрачными, темными облаками осеннего неба. Легкое восклицание матроса на носовой части судна заставило капитана оторвать глаза от бинокля.
— Что такое, Пьер? — тревожно спросил он, оглядывая фигуру стоявшего у рубки матроса.
— Там… там… — бормотал тот, показывая рукой направо, и в голосе его слышался дикий ужас.
Капитан приложил снова к глазам бинокль и взглянул по указанному направлению. Сначала он ничего не мог различить, но скоро в поле зрения бинокля вырисовались смутные очертания странного судна, быстро подвигавшегося наперерез французам. Конструкцией оно напоминало трехтрубный миноносец, но капитана сразу поразило странное обстоятельство: хотя судно шло полным ходом, но из его труб не вылетало даже слабой струйки дыма, казалось, оно скользило по воздуху. Несмотря на близкое расстояние, контуры его слабо вырисовывались над водой, на палубе не было видно ни одного матроса…