Искать долго не пришлось. Возникнув будто из пустоты, из воздуха (лежа же из лука стрелять нельзя! Или все-таки можно?), к нему подходил здоровенный казарлюга. В вышиванке, выглядывавшей из-под какого-то грязно-зеленого жупана, стиранных явно не в этом году не менее грязных шароварах, сапогах, не обнаруживавших знакомства с сапожной щеткой, с оселедцем и длинными, свисающими до груди усами. В руке он держал небольшой лук, хотя из-за пояса торчала рукоять пистолета. Старинного, естественно. Еще два пистолета виднелись у казака на бедрах, в кобурах непривычного вида. Разница с картинными запорожцами была не только в чистоте одежды, но и в степени бритости как лица, так и головы. Их покрывала модная в XXI щетина. Судя по ее пегости, казак был уже далеко не мальчик. Рассмотреть количество морщин на дубленой коричневой коже при слепящем глаза солнце было невозможно. Не говоря о бессмысленности такого дела – рассматривания морщин у мужика. По степени сомнительности внешнего вида сгинувшие татары выглядели, по сравнению с их убийцей, сущими младенцами.
О пользе вегетарианства
Плохое настроение не покидало Ивана с самого начала этого дурацкого предприятия. Шли на святое дело, кстати, и наверняка прибыльное. И таились, будто занимались чем-то срамным. Объявили, что поход в Персию, на помощь шаху против султана. Нет, ничего против набегов за добычей к врагам православной веры он не имел. Чем, спрашивается, иначе казаку жить? На паперти подаяние просить? Так если не калека, подавать плохо будут. И к персидскому шаху относился без предубеждения. Он поганой веры, конечно… но раз враг турок, значит, иметь с ним дела можно. Платит шах щедро, пограбить там опять-таки есть кого. В другое время, считал Иван – Cам Господь не против был бы похода на такое дело. Но сейчас, когда волнуется все Поднепровье, закипает Волынь, беспокоятся русские земли в Литве, готовы встать на бой с клятыми ляхами и казаки, и гречкосеи, отвлекать от святого дела освобождения Руси немалую силу было неразумно. А то и преступно. Даже для реальной цели похода, о которой в отряде не знал почти никто. Включая наказного гетмана, руководившего войском.
Иван невольно стиснул зубы, вспомнив, кто сумел пробиться в наказные гетманы. У них с чертовым вылупком Пилипом Матьяшем была старая и сильная вражда. И его внезапная активность по организации похода в Персию поневоле настораживала.
«Если правдой были подозрения о связи Пилипа с иезуитами, то спрашивается: зачем им-то такой поход нужен? С турками-то у чертовых святош отношения были на зависть хорошие. Непонятно. Следовательно, ломать голову бесполезно. Надо иметь такие же вывихнутые, как у самих иезуитов, мозги, чтоб догадаться об их намерениях. Но самому придется спать вполглаза, ходить с величайшей осторожностью. Пилип, к бабке не ходи, попытается меня, лютого своего недруга, извести. Если не выйдет с первого раза, не поленится повторять попытки вновь и вновь».
Иван хмыкнул вслух и вызверился, что у него означало улыбку.
«Ну мы еще посмотрим, кто кого. Я тоже предпочитаю вспоминать о своих врагах, как о мертвых. Увидим, кому на чьих поминках пировать придется».
К расстройству характерника, казаки его собственного куреня встретили предложение о походе в Персию с радостью. Получалось, что страдания селян их не так уж и волнуют, хотя добрая половина была из села и хлебнула лиха от панов.
Иван не хотел самому себе признаваться, но его задело – и весьма сильно – решение совета характерников отправить в этот странный поход именно его. Несмотря на возражения. Пилип, выбранный наказным гетманом, мол, хоть и немалый талант имеет, да легко с правильной дороги съезжает. Есть в нем какая-то гнильца. А тезку, Сирка, оставили в Запорожье. Хотя по возрасту он ему, Васюринскому, почти в сыновья годится.
«Боже милостивый, что ж это деется? Эх, нет в мире справедливости!»– пришел к «свежему» и «оригинальному» выводу казак. И решил развеяться, думы печальные разогнать. Поохотиться, добыть свежину, порадовать себя на обед молодым мяском. Побаловать брюхо, если с радостью для души не складывается.
День, что ли, задался для казака неудачный или по какой другой причине, но и охота окончилась бог знает как. Наткнувшись в погоне на следы татар, Иван без колебаний переключился на них. Плохое настроение требовало выхода, татары подходили для его выплеска куда лучше, чем невинная животина.
«Пусть живет и растет. Авось и мне на том свете это зачтется. А вот татарам жить после встречи со мной уже вряд ли суждено, – оскалился Иван. В такие моменты от него шарахались и опытные казаки, черта лысого не боявшиеся, но в этот раз свидетелей не было. А Черт под седлом, вороной, без единого белого волоска жеребец, нравом был под стать хозяину. Недаром на Запорожье про них, всадника и коня, ходили самые дикие слухи. Будто он, Иван, то ли настоящего черта где-то поймал и за необливание святой водой договор о службе в виде коня с ним заключил. То ли, встретив черта, под залог души в карты с ним сел играть и обыграл вчистую. Бедняге (нашлись сочувствующие и черту) пришлось даже к характернику под седло идти.