Тротти вызвал лифт.
Войдя в кабину, где постоянно пахло застоявшимся сигаретным дымом, а на алюминиевых панелях был выгравирован серп и молот, Тротти нажал на кнопку третьего этажа. Лифт медленно пополз вверх. После ремонта в кабину лифта из встроенного в потолке громкоговорителя непрерывно лились приглушенные звуки свирели.
Блондинка на третьем этаже – Тротти так и не понял, эта же или какая другая женщина сидела здесь накануне, – одарила его радостным «buongiorno» и улыбкой, блеснувшей ярко-красной губной помадой. Не взглянув на женщину, Тротти пробормотал что-то в ответ и направился по коридору к своему кабинету.
Тротти занимал теперь новый, менее просторный кабинет с видом во двор и на выложенную серой галькой стену. Тротти перевели сюда, в самый конец коридора, от греха подальше после ремонта квестуры. Поскольку его дверь была последней, заходили к нему редко, но когда заходили – заходили по делу.
Persona non grata.
Никто даже не подумал заменить ему телефонный аппарат – или хотя бы его почистить.
– Соедините меня с директором санатория «Каза Патрициа» в Гарласко.
Ему поставили новый стол. На нем не было ни выжженных сигаретами пятен, ни нацарапанных надписей. За исключением телефона, фотографии Пьоппи ребенком и пары пустых пакетиков из-под леденцов, прилипших за неделю к поверхности стола из искусственного тикового дерева, ничего на нем не было.
(Уборщицы вообще редко отваживались заходить в кабинет Тротти).
Тротти сел, не отрывая телефонной трубки от уха. Все тот же телефонный аппарат с массивным диском набора почти во всю грязно-зеленую переднюю пластмассовую панель и с древней наклейкой, рекламирующей велосипеды марки «Колумбус».
(Телефонные аппараты распределялись в квестуре в соответствии со статусом сотрудников. У тех, кто принадлежал к высшим сферам, были радиотелефоны и факсы. Чины помельче получали аппараты с кнопочным номеронабирателем и автоответчиком.
Тротти должен был связываться с абонентом через телефонистку.
Зато кресло было новым. Конструкция из черных металлических трубок, с которой уже начинала отлетать краска и которая не отличалась ни удобством, ни особой эстетичностью.
Тротти до сих пор с ностальгией вспоминал кресла, обтянутые грязной парусиной. Как и все остальное, к чему он привык и что успел полюбить, кресла эти после ремонта квестуры куда-то исчезли. Как и Джино и его собака Принцесса).
Опять знойный день. Не было еще и половины десятого. За окном ворковали голуби.
– Соединяю, комиссар.
– Алло!
– Слушаю!
– Синьор Карнечине?
Голос в трубке звучал подозрительно:
– Говорит доктор Карнечине.
– Это комиссар Тротти.
– А! – Мгновенное колебание, и голос в трубке зазвучал приглушенно, словно микрофон прикрыли ладонью. – Надеюсь, у вас все в порядке, комиссар?
– Не хуже, чем всегда. Скажите, Карнечине, ведь вы ей даете лекарства?
– Кому?
Тротти даже не пытался скрыть раздражение.
– Что вы даете Марии-Кристине Беллони? Вы сказали, что ей разрешают работать в Гарласко. В городе.
– Все верно.
– Мне кажется, вы держите ее на каком-то транквилизаторе.
– Транквилизаторе? – Карнечине произнес это слово так, будто слышал его впервые.
– Что она принимает?
Долгое молчание. Тротти посмотрел в окно, не сосредоточивая взгляда на стоявшей напротив галечной стене.
– Карнечине, Беллони принимает нейролептики?
– У нее здесь есть свой врач, комиссар. Я не слишком часто вхожу в прямой контакт с паци… с нашими гостями. Мне нужно поговорить с доктором Ривистой.
– Поговорите сейчас же.
– Боюсь, это невозможно.
– Поговорите сейчас же, Карнечине, и сразу же перезвоните мне… через полчаса.
– Комиссар Тротти…
– Через полчаса – если вы не хотите лишиться лицензии. Если не хотите, чтобы еще до ленча к вам заявились финансовая полиция и «Антисофистикацьоне»[25] и прикрыли ваше заведение – Тротти хлопнул трубкой об аппарат.
Почти сразу же телефон замигал красным светом. Тротти, поглощенный развертыванием очередного леденца, снова потянулся к трубке.
– А ты для старика слишком проворен, Тротти.
Тротти усмехнулся:
– Может, я и не так стар, как тебе кажется, Майокки.
– Не заглянешь?
– А что ты мне хочешь предложить?
– Тебе все еще кажется, что между утонувшей Снупи и делом Беллони может быть связь?
– Мне пока не удалось найти младшую сестру. В санатории ее нет, и, может быть, транквилизаторы она не принимала.
– Ты по-прежнему занимаешься делом Беллони, Тротти?
– Начальник квестуры меня отстранил. Я тебе говорил вчера.
Майокки по-юношески хохотнул. Тротти отчетливо представил его на другом конце провода: больше похож на студента, чем на комиссара уголовной полиции, в зубах – потухшая трубка, рука запущена в длинные густые волосы. Досадно, что Майокки собрался разводиться с женой.
– Тротти, я знаю человека, с кем тебе следовало бы повидаться.
– Кто это?
– Лука.
– Какой Лука?
– Тот самый. Парень, которого так любила наша Снупи. Говорят, что у него есть кое-какие фотографии.
– Фотографии этой женщины?
– Тротти, через полчаса я еду с ним в Брони.
Тротти прищелкнул языком.
– Спасибо тебе, Майокки. И я тебе очень признателен. Я ценю сотрудничество. Но сегодня утром мне нужно быть на вскрытии. Думаю, что… – Он поднял голову. – Я тебе перезвоню, Майокки.
Тротти медленно положил грязную телефонную трубку на место. Он встал и улыбнулся с искренностью подопытного с отработанным павловским условным рефлексом.
– Buongiorno, господин начальник квестуры.
Несмотря на зной очередного сухого августовского дня, несмотря на то что город почти обезлюдел, а квестура работала вхолостую, начальник квестуры был в полотняном пиджаке, галстуке и мягкой хлопковой рубашке. Лицо было тщательно выбрито. Терпкий запах одеколона разливался вокруг.
– Какого черта, Тротти.
– Какого черта? – повторил захваченный врасплох Тротти.
С исказившимся от гнева лицом начальник квестуры бросил на стол Тротти утреннюю газету. Один из целлофановых пакетиков из-под леденцов, целую неделю пролежавший приклеенным к поверхности стола, слетел наконец-то на пол.
– Поменьше шума, Тротти. – Злобное сопение.
Действительно ли загадочная Снупи покончила жизнь самоубийством, бросившись в По? По-видимому, сегодня водолазные работы возобновятся. В исчезновении молодой женщины из Милана много странного, и вообще нельзя исключать возможность искусной мистификации.
Попробуем восстановить ход событий с самого начала.
Вчера на рассвете по телефону 113 позвонила неизвестная женщина. Она сообщила, что в Борго-Дженовезе, на берегу реки возле памятника прачкам она видела груду одежды.
Немедленно выехавшие в указанное место полицейские ничего не обнаружили.
Спустя несколько часов, около 7.30 утра, раздался второй анонимный звонок. Тот же самый женский голос сообщил, что «на плавучем понтоне, недалеко от Крытого моста, лежит какой-то сверток». Полицейские из оперативного отдела, руководствуясь указаниями загадочного абонента, на сей раз действительно нашли вельветовый пояс, черную полиэтиленовую сумку и двух игрушечных Снупи из меха. Кроме того, обнаружена записка: «Лука, я люблю тебя». В сумке найдено письмо, в котором говорится о самоубийстве на почве безответной любви. Оно начинается следующими словами: «Чувства – не старые надоевшие игрушки, их не выбросить…»
Письмо не подписано.
По адресу на конверте детективы, возглавляемые одним из лучших следователей нашего города, комиссаром Густаво Майокки, смогли установить личность молодого человека, кому было адресовано трагическое письмо. Им оказался двадцатипятилетний житель Брони, который был буквально потрясен известием, что женщина, с которой он познакомился в ночном клубе «Редавалле», а затем имел небольшое приключение, могла покушаться на собственную жизнь и броситься в воды нашей реки.