– Что вы делали вчера вечером на вокзале?
Тротти молчал.
– На вокзале, Тротти?
– Откуда вы узнали, что я там был?
– А вы отдаете себе отчет, что действовали там на глазах у враждебно настроенных свидетелей вперемежку с осведомителями? Что вы на это скажете, Тротти? На глазах у осведомителей, сеть которых отдел по борьбе с наркотиками создавал годами? Чем, по-вашему, вы там занимались? – Начальник квестуры покачал головой. – Нет, Тротти, возможно, и нет никакого культа личности. Просто, наверное, желание ковыряться в дерьме.
– Как вам будет угодно.
– Но что бы при этом вами ни двигало, времени на своих коллег и желания считаться с ними у вас никогда не было.
– Синьорина Беллони была мне другом. Я надеялся, что…
– Вас заботит только то, чего вы сами хотите. Вы видите перед собой цель, а препятствий к ее достижению не замечаете. Как не замечаете и тех, кому отдавливаете ноги.
За окном громко ворковал голубь.
– Отпуск, Тротти. Ведь у вас вилла на Комо.
– На озере Гарда, господин начальник.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы взяли отпуск. Скоро феррагосто. Отдохните, съездите на озеро. В Гардезану, верно? Поезжайте с женой и дочерью.
– Я не устал и не чувствую потребности в отдыхе.
– Я хочу, чтобы пару недель вас не было в квестуре. Отпуск. Поезжайте в Гардезану, Тротти, и, может быть, там вам удастся взглянуть на вещи более широко.
– Моя жена в Америке, господин начальник квестуры. А Пьоппи, как вам известно, в Болонье и со дня на день ожидает родов. – Тротти почувствовал, как в голосе его начинает звучать гнев, но поделать с собой ничего не мог. – Уж скажите сразу, что я вам надоел и лучше мне из квестуры вообще убраться. Вы ведь не хотите, чтобы я расследовал дело Беллони.
– Долго же до вас доходит.
– Я полицейский, и мне нужно работать. – Тротти в сердцах хлопнул ладонью по столу. – Вы и впрямь хотите, чтобы я сидел сиднем и получал зарплату?
Начальник квестуры поднял брови:
– Ба!.. – Он соскользнул со стола.
Тротти облизал языком сухие губы.
– Чтобы я бездельничал и ждал пенсии?
– Отпуск, Пьеро Тротти. А потом, в сентябре, мы серьезно поговорим о вашем будущем.
– Вы куда, Тротти?
– В больницу.
– Я вас подвезу. – Склонившись над передним сиденьем для пассажира, Габбиани открыл дверцу своего серого «инноченти». – Вроде настроение у вас паршивое. – Габбиани взял пачку сигарет «Нацьонали» и небрежно бросил ее на заднее сиденье. – Попробуйте улыбаться.
Тротти сел в автомобиль рядом с Габбиани.
У Тротти был математический склад ума, позволявший ему, когда это было возможно, мыслить строго и четко. Он во всем любил порядок, и ему нравилось расставлять вещи по своим местам. Нравилось ему и классифицировать людей. Для Пьеро Тротти существовала семья, существовали люди, которых он любил, люди, которые были ему безразличны, и люди, которых он недолюбливал.
(С возрастом, когда, казалось бы, человек должен становиться терпимее, Тротти, к своему удивлению, обнаружил, что категория людей, которые ему не нравятся, изо дня в день расширяется).
– Я не знал, что вы в городе, Габбиани.
Габбиани был одним из тех редких представителей рода человеческого, классифицировать которых Тротти никак не удавалось.
Пятая категория.
– Я думал, что вы в отпуске, – повторил Тротти.
– Я действительно в отпуске, Тротти.
Габбиани был красив. Темные волосы, сохранившие юношеский блеск, правильные черты лица, чувственные губы. Серые умные глаза с темными длинными ресницами. Одевался Габбиани скорее как столичный журналист – вельветовые брюки, рубашка в клетку, добротные туфли, – а не полицейский из провинции.
В городе о Габбиани, возглавлявшем в квестуре отдел по борьбе с наркотиками, то и дело возникали какие-то слухи.
Привлекательный, умный и исполнительный, он занялся наркотиками года два назад, проработав до того несколько лет в Женеве, – очевидно, в Интерполе. Габбиани слыл за хорошего работника. Именно он, справедливо рассудив, что предотвратить болезнь легче, чем лечить ее, предложил поддерживать связь с университетской службой здоровья и информировать студентов о тех опасностях, которыми чревато потребление наркотиков. А для нужд тех, кто уже втянулся в это дело, но хотел бы его бросить, он организовал голубую (бесплатную) телефонную линию.
В результате заболеваемость СПИДом и гепатитом, связанная с наркоманией, в университетском городке оставалась на впечатляюще низком уровне. Фотография Габбиани несколько раз появлялась в местной газете.
– Культ личности.
– Прошу прощения, Тротти?
– Начальник квестуры только что обвинил меня в пристрастии к культу личности.
– Начальник квестуры предпочитает, чтобы мы работали единой командой. Так мы и тянем весь воз. А лавры пожинает он один. И газеты печатают его фотографии.
Тротти покачал головой, а когда Габбиани, повернув автомобиль, стал удаляться от центра и белых указателей пешеходной зоны и выехал на булыжную мостовую, пересел на низенькое запасное сиденье.
– Он хочет от меня избавиться, а выгонять на пенсию меня рановато.
– Он не прочь избавиться от всех, кто не социалист.
– Что?
– Наш начальник квестуры стал тем, чем он есть, только благодаря своей приверженности Кракси. Зато теперь, когда социалистов в правительстве больше нет, он очень страдает. Мы ведь живем в партократической стране, Тротти, вы что, забыли? В стране, где правят политические партии. А сейчас наш бедный начальник квестуры вдруг обнаруживает, что он в проигравшей команде. И в Риме социалисты не у власти, и здесь, в нашем городе, всем заправляют христианские демократы и коммунисты. Вот он и испугался. А видеть, как к его месту подбираются соперники, он не желает.
– Я-то ему не соперник.
– Да вы никто, Пьеро, – засмеялся Габбиани. – Вы никогда не понимали политики – вы слишком для этого честны. И слишком честны для уголовной полиции.
Ветра опять не было, и уже сильно пекло.
– А зачем вам в больницу. Пьеро?
– Вскрытие.
Слухи о Габбиани доходили до Тротти с разных сторон. Но он пропускал их мимо ушей. Подобно большинству полицейских, Тротти был довольно циничен и мало чему верил до тех пор, пока не убеждался в том лично. «Ты, как святой Фома неверующий, – говорил ему Маганья. – Потребуешь от Христа показать тебе шрамы, а потом обратишься в лабораторию за освидетельствованием». Тротти знал о той профессиональной зависти, которая царит в квестуре.
Габбиани великолепно управлял автомобилем, положив одну руку на рулевое колесо, а два пальца другой – на переключатель скоростей.
– Дело Беллони?
Тротти повернул голову и взглянул на Габбиани:
– Боюсь, я вам уже осточертел со своими проблемами.
Габбиани притормозил, устремив взор на огни светофора. Хотя город в этот период отпусков в середине августа практически опустел, огни светофора переключались безумно медленно.
– Слишком вы большой профессионал, Тротти, чтобы осточертеть.
– Рад это слышать.
– А вот моя работа, боюсь, больше меня не захватит. Мы, к сожалению, не в Милане, Риме или Неаполе. Топчусь на месте, Тротти. Я топчусь на месте.
– Мне бы ваши годы.
– Вы это серьезно, Тротти? Ваш почтенный возраст дает вам в квестуре кучу всяких преимуществ. – Габбиани перевел на Тротти взгляд своих серых глаз.
– Может, поэтому-то начальник квестуры и хочет от меня избавиться.
– А с чего вы вдруг начали вмешиваться в мои дела, Тротти? Сегодня ночью вы вторглись на мою территорию. Может, скажете зачем?
– Вы для этого поджидали меня у квестуры?
– Нам нужно поговорить, – кивнул Габбиани.
– Спасибо, что предложили меня подвезти.
– Как вам кажется, чем именно вы занимались сегодня ночью, Пьеро Тротти?
– Я думал, что вы уехали в отпуск, Габбиани.
Габбиани поднял брови:
– И поэтому вы решили расправиться с моими осведомителями?
– Мне любой ценой нужна информация.