Девушка закусила губу:
– Надеюсь, Розанна жива.
– У вас есть что-нибудь от нее?
– У меня? – Она удивленно подняла брови.
– В каких отношениях вы были с Розанной Беллони?
– Я уже говорила вам. Синьорина Беллони прекрасно ко мне относилась. Иногда она со мной беседовала – как тетушка или крестная. Очень добрая женщина.
– И вы понятия не имеете, где она?
– Почему вы думаете, что я должна что-то знать?
– Почему вы нам лгали, синьорина? – Большим пальцем Тротти ткнул в сторону стоявшего у окна Пизанелли.
– Лгала, комиссар?
– В Санто-Стефано вас не было. Вы все придумали. Как ехали назад, как устали в дороге.
– Комиссар…
Тротти поднял руку.
– Дайте-ка мне лучше телефон ваших родителей.
– Зачем?
– Телефон вашего отца. Я спрошу у него, где вы были ночью в прошлую субботу. – Тротти пожал плечами. – Он сообщит мне, были ли вы в Санто-Стефано.
– Вы обвиняете меня в убийстве женщины?
– А есть ли у вас, синьорина, алиби на прошлый уик-энд?
– Зачем мне кого-то убивать?
– Я не говорю, что вы кого-то убили. Я спрашиваю вас, где вы были.
– С ним.
Пизанелли наконец оторвался от оконной рамы и спросил:
– С кем?
– С Джан-Марией. Я была со своим женихом.
– Где?
Легкий вздох.
– Вы правы. Я сказала вам не правду.
– Почему? – спросил Пизанелли.
Она подняла плечи.
– Вы должны меня понять. Родители хотели, чтобы я поехала с ними в Санто-Стефано. Они вечно хотят, чтобы я была рядом с ними. – В ее голосе прозвучало раздражение. – А что мне с ними делать? Скажите, что мне было делать в Ланге? Сидеть и смотреть, как растет папочкин виноград? Или беседовать с папочкой? А его и дома-то почти не бывает. А когда он дома, он только и делает, что разговаривает с крестьянами, разыгрывая из себя помещика и обсуждая свой виноград и урожаи. Или с матушкой беседовать прикажете? С этой стареющей принцессой? Она и двух мыслей связать не в состоянии. Стефания из Монако да Ага Хан – больше ее ничего не интересует. Кроме «Оджи» и «Дуэмила», она ничего не читала. Мною она не интересуется, да никогда и не интересовалась. Санто-Стефано я ненавижу. Ненавижу Ланге. Ненавижу Пьемонт. – Голос вдруг зазвучал страстно. – И ненавижу своих родителей, от которых все эти двадцать лет я получала все, абсолютно все: чемоданы «Vuitton», рубашки «Lacoste», лучшие школы и каникулы в Шамони. Все, за исключением одной-единственной вещи – коротенького мгновения настоящей любви. Все, комиссар, кроме тепла.
Она замолчала и вызывающе посмотрела на полицейских.
– Почему вы лгали, синьорина? – Наклонившись к девушке, Пизанелли съехал на самый край стула, локтями упираясь в колени. От внимания Тротти не ускользнули его начищенные до блеска, без единого пятнышка ботинки.
Лаура перевела взгляд с Тротти на Пизанелли, потом опять посмотрела на Тротти. Юное лицо было бледно.
Тротти дотронулся до ее руки.
– Почему?
– Я боялась.
– Чего?
Она не отвечала.
– Вы испугались, что вас обвинят в убийстве?
Она склонила голову набок и слегка приподняла плечи.
– Так как?
Девушка молчала.
– Лучше дайте-ка нам его телефон.
– Чей телефон?
– Мне нужно поговорить с Джан-Марией.
Долгая тишина.
– Вы дадите мне его телефон?
Из уголков ее глаз словно сами собой покатились слезы:
– Он меня не любит.
Тротти снова коснулся ее руки:
– Не плачьте, Лаура.
– Как человек я Джан-Марию не интересую. Я для него просто грелка в постели. А для его семьи и друзей – хорошенькая безделушка, которую можно показывать другим. – Она сердито смахнула слезу.
Пизанелли едва сдерживал смех:
– Вы это о своем женихе, синьорина Роберти? О человеке, за которого собрались замуж, как только получите свою степень?
Девушка внезапно встала и холодно посмотрела на полицейских.
– Прошу прощения, – сказала она и, ничего больше не объясняя, вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
– Все она врет, комиссар.
– Зачем ей врать?
– Чтобы кого-то выгородить. Она норовит кого-то выгородить. И вроде бы не себя. – Пизанелли дернул плечами. – Если, конечно, не она убила Беллони.
Тротти поднес к губам чашку с остывающим кофе и залпом опорожнил ее. Поморщившись, он развернул ревеневый леденец и швырнул его в рот.
– Чего она там застряла?
Тротти указал на стоявший на полу телефон, соединенный длинным красным шнуром с розеткой на стене.
– Если сейчас она кому-нибудь названивает, лучше бы послушать.
– Джан-Марии?
Тротти шлепнул ладонью по постели и проговорил:
– Не знаю, где сегодня ночевала синьорина Роберти, но только не на этой кровати. С тех пор как мы тут были, никто на этой кровати не спал. Двоим тут не уместиться.
Пизанелли недобро усмехнулся.
Тротти постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в спальню. Как и в прихожей, ее стены были обиты алым шелком. Два кресла, груда подушек и толстый ковер на полу. На стене – старая картина с изображением Мадонны, Младенца и пухлых ангелов. Шторы были задернуты, и утренний свет в комнату не проникал, у изголовья постели горел светильник.
Воздух был спертым.
– Шпионите за мной, комиссар?
Она успела переодеться, и теперь на ней были джинсы и матерчатые тапочки. Она сидела в кресле. Глаза у нее были красные, заплаканные.
– Нам с лейтенантом Пизанелли пора, синьорина Роберти. Но я бы хотел знать ваши планы. Буду вам весьма признателен, если без моего ведома город вы покидать не будете. И очень буду вам благодарен, если вы все-таки дадите мне телефон вашего приятеля.
– Значит, вы думаете, что это я убила Беллони?
– В моем возрасте, синьорина, человек начинает понимать, что лучше всего вообще ни о чем не думать. – В тихом голосе Тротти прозвучало утешение.
Она отвернулась и снова заплакала.
Тротти подошел к ней, сознавая, какое у нее хорошенькое личико и хрупкое тельце.
– Не понимаю, почему вы скрываете правду, Лаура?
– Потому что я была здесь.
– Любить другого – не преступление, синьорина. И провести с ним ночь не зло. Разве что какая-нибудь старая фанатичка, старая озлобленная лягушка из церковной купели способна утверждать, что спать с любимым мужчиной, не будучи за ним замужем, – дело не праведное.
– Лягушка из купели? – Лаура Роберти улыбнулась сквозь слезы. Потом столь же внезапно улыбка исчезла. – Вся беда в том, что я, похоже, его не люблю. Как, наверное, и он меня. Мы просто пользуемся друг другом. Он хочет моего тела, а мне нужна теплота. Неужели я прошу слишком многого? Мне нужно, чтобы меня любили. Если даже любовь будет неискренней, я всегда смогу притвориться.
– Вы не должны были лгать.
Она пожала плечами, не глядя на полицейских. В дверях стоял Пизанелли. Он сопел и чесал нос. На редких, свисавших на воротник волосах, остались следы геля.
– Вы с ним были здесь в субботу ночью?
Лаура не отвечала.
– Вы слышали какие-нибудь звуки? Скорее всего Марию-Кристину убили утром в воскресенье. В квартире Розанны. Вы что-нибудь слышали?
Она покачала головой.
– Вы должны сказать правду, Лаура. Несколько раз вы нам уже лгали. Не делайте себе же хуже.
Она вздохнула.
– До восьми вечера я была в Лидо – всю субботу я провела с друзьями. Туда он за мной и приехал. Вернулись сюда, заказали по телефону пиццу и потом смотрели телевизор. Я очень устала. Слишком много загорала и купалась. Легли где-то в десять.
– И занялись любовью? – спросил Пизанелли. Тротти обернулся и бросил на него раздраженный взгляд.
Ее глаза сверкнули сквозь слезы:
– А это уж не ваше дело.
Тротти кивнул в сторону кровати:
– Вы здесь спали, Лаура?
– Это спальня моих родителей. Но в квартире это единственная двуспальная кровать. – Она дернула плечами.
– Вам не нужно было мне лгать, синьорина.