— Пошел к чертовой матери! Отвечай на вопрос! Хотите сами засыпаться и меня завалить?
— Я не знаю, о каком золоте ты говоришь.
— Из сейфа, мать твою в душеньку!
— Мы ничего не взяли, сейф был пустой.
— Ушли с пустыми руками, да?
— Да.
Шевцов был на полголовы выше майора, рост — метр восемьдесят семь, вес под сто, внешне он напоминал хоккеиста Владимира Крутова.
Кабанов пощелкал пальцами:
— Дай закурить.
Шевцов приоткрыл дверь:
— Леша, принеси сигаретку.
На пороге выросла фигура Ремеза. Кабанов, недовольно скосив на него глаза, взял предложенную сигарету.
— А, Пичуга! — приветствовал майор. — Ты поставил фингал моему другу Блинову?
Алексей пожал плечами:
— Я не видел.
— Молодцы! А кто гранату ему под хребет подложил, тоже не видел?
— Почему не видел? Костя подложил. Позвать?
Майор долго смотрел в улыбающиеся глаза Ремеза.
— Мужики, ну вы меня убиваете своим спокойствием. Я, конечно, представлял себе, что вы можете натворить, но такого... В общем, так, бродяги, срочно уматывайте из города, пропадайте без вести. Или вам перекроют все пути-выезды. Блинов тоже сидеть сложа руки не будет, он найдет вас быстрее, чем вы думаете. Он мог бы с понятием отнестись к ограблению, но, когда бьют таких людей, как он, и даже издеваются, тут же следует наказание. И помочь я вам ничем не смогу. Короче, реализовывайте золото где хотите, только не здесь. Мою долю можете забрать себе. Мне она...
Шевцов перебил Кабанова:
— Володь, я тебе еще раз говорю: не было в сейфе золота.
— Ладно, не было. Значит, Блинов оказался умнее, чем я думал, и расторопнее, несмотря на свои сто тридцать килограммов. Ну, что молчишь, Птаха?
Ремез пожал плечами и выразительно поиграл глазами.
Майор встал и, не глядя на Шевцова, протянул ему руку.
— Будь здоров, Серега.
— Один вопрос можно задать?
— Ну?
— Где еще Блинов может хранить деньги?
Кабанов беспомощно опустился на стул, перевел взгляд на Ремеза, потом дальше, за приоткрытую дверь, где видел сидящих на диване людей: все, как один, с короткими волосами и уверенными взглядами. Они смотрели в никуда, будто роботы. В квартире стоял специфический запах перенаселения, как в камере, пахло куревом, потом.
«И что за жизнь у людей?» — в очередной раз подумал майор.
— Дай-ка еще сигаретку, чижик.
Ремез дал прикурить майору и сел напротив него. Подмигнул. Кабанов усмехнулся:
— Жалко мне вас, мужики, вы всю жизнь со смертью играете, подмигиваете ей, жмете ей руку, называете ее на «ты». Вот ты, Леха, самый молодой, наверное, а ведь убивал, правда?
— Было, — подтвердил Ремез.
— Видишь, как просто: было. — Майор надолго замолчал. — Я не могу долго находиться с вами. Деньги деньгами, но всему есть предел. Я больше ни за какие «бабки» не дам вам информацию на братву. Никакую! Они мне — гвоздь в заднице, официально сделать ничего не могу, даже арестовать на три часа...
Кабанов разошелся, в его речи слышались патриотизм и беспомощность, злоба и неверие. Корысть ушла, унося с собой обидное прозвище «наводчик». Однако у него была сотня причин оправдаться — правда, только перед собой, больше не перед кем. Не брал бы он денег от Шевцова — другое дело, а выходило, что выкладывал всю имеющуюся у него на руках информацию о преступных группировках за «свои кровные». И когда получал от Шевцова деньги, стыдливо бормотал: «Ты же знаешь, мы работаем по преступным группировкам, всегда начеку, знаем где и что: с кем вчера пил, кого в баню водил. И они знают об этом, играем в открытую. У нас свои люди в их кругу, а на них работают наши — чего уж тут скрывать... Только вот команду сверху никто не дает. Бандиты спокойно относятся к этому, потому что в случае напряга с нашей стороны они узнают об этом загодя. А так все готово. Я ж группу оперативного отдела возглавляю».
А Шевцов, как всегда, ответит:
«Да ты не оправдывайся, бери деньги. Считай, что они хоть как-то наказаны».
Глупейшие слова, это майор понимал. Но не доходил до сути. Это была просто отговорка для того, чтобы он взял свою долю, убрался и желательно очень долго не приставал с расспросами. Кабанов знал, на что, к примеру, он тратит свои деньги, а вот Шевцов со своей бригадой куда? У них скопилась уже внушительная сумма, весьма внушительная. А по виду их никак не скажешь, что ребята богаты: не ездят на джипах, не гуляют в ресторанах, золотых якорных цепей на шеях не носят. Интересы? Черт их знает... Сидят в основном в одной квартире, хотя у каждого есть своя собственная. О чем говорят, послушать бы.
Ремез положил тяжелую руку на плечо Кабанова.
— Слушай, майор, помоги в последний раз, а?
— Ладно, черти.
Майор знал меру. И психанул он сейчас, ворвавшись в квартиру Алексея, манерно. А ему хотелось вместе со всеми посмеяться, вспомнить Блинова, гранату, его полные страха глаза и штаны, такие же полные. Хорошо они обработали этого борова!
— Ладно, — повторил майор, не забывая оправдываться. — Тут есть и моя вина. Однако, по информации моего человека, Блинов держал порядочную сумму у себя в офисе. Это точно, я же группу оперотдела возглавляю.
— Да ты не оправдывайся, Володь, мы не хуже тебя об этом знаем.
— Сами в постоянном напряге живем, — пожаловался Ремез, — только слов таких не употребляем. Так где Блин деньги зарыл?
— Если у него не будет денег дома, по его звонку их доставят ему в течение десяти минут. Десять минут продержитесь?
— Обязаны.
На прощанье Кабанов пожал руку Шевцову и Ремезу.
— Не дай убить себя, Пичуга, симпатичный ты парень.
10
Открыв дверь своей квартиры, Аксенов в первую очередь встретился с хитрыми глазами своей жены. По идее, их можно было назвать просто улыбающимися или искристыми, но у следователя прокуратуры была своя терминология, и он сразу определил, что глаза у Наташки хитрые. А с чего им быть, к примеру, искристыми? Новый год, что ли, или еще какой праздник? Было бы торжество вроде дня рождения, и то лишь с натугой подошло бы одно из лучезарных определений. И он в лоб спросил:
— Ты чего такая хитрая?
— Что, уже знаешь? — Глаза жены вдруг потухли, стали обыденными, привычными.
Аксенов понял, что обидел жену. Осталось выяснить только причину.
— Нет, я только что родился на свет.
— Никакой интриги в жизни, — вздохнула Наталья и, повернувшись, сухо бросила через плечо: — К нам Николай приехал.
— Какой Николай? — Не снимая ботинок, Аксенов шагнул в комнату.
За столом, накрытым, как на праздник, сидел его двоюродный брат Колька Кавлис. Это была не новость, это землетрясение: Николай всего пять раз, если Аксенову не изменила память, приезжал к ним в гости. И то на несколько часов: здорово — здорово, молчание, облака дыма, до свидания — до свидания.
— Николай! — Аксенов долго, как на официальной церемонии, жал руку брата. — Вот это неожиданность!
— Здравствуй, Дима.
И все. Дмитрий, если честно, был бы рад услышать от брата даже «Как ты постарел!» или более поэтичное: «Да... годы...» Нет, стоит, улыбается, молчит.
А может, он всегда был такой? Рос тихоней, молчуном; вырос — тоже слова не вытянешь. Окончил военное училище, его дома ждут, а он пропал, потом письмо из трех предложений: не ждите, я там-то. Тетя Зина поехала к нему: «Сынок, как же так?..» Он в ответ два слова: «Все нормально, мать». И чем дальше, тем хуже. Мать трясется за него, едет за тысячу километров к племяннику: "Дим, может, поговоришь, сюда его переведут, в нормальную часть?" — «Да бесполезно, теть Зин! Даже заикаться не буду». Наконец три года назад, за которые тетка иссохла вся, переживая за взрослого уже сына, очередная «весточка от сыночка»: «Мам, пап, знаете, где Северный полярный круг? Я там, в Заполярье!» Слава богу...
Дмитрий посмотрел на коротко остриженную голову брата, обветренные губы, огрубевшие за три года на Севере руки.