— Ты упряма. Так отделывайся же от него как знаешь.
Варвара Матвеевна вышла и затворила за собой дверь.
Вера заняла свое прежнее место у края дивана и указала Глаголеву кресло по другую сторону стоявшего перед диваном стола.
— Вера Алексеевна, — начал Глаголев, — позвольте надеяться, что я не услышу от вас того ответа, которого я так долго боялся и теперь страшусь. Вы знаете, как давно я вам всем сердцем предан и как давно вся цель моей жизни состоит в том, чтобы возбудить с вашей стороны то участие ко мне, которого я так искренне желаю. Вы не можете сомневаться в этом, хотя до сих пор вы мне платили холодностью, которая меня глубоко огорчала. Вы не можете запретить мне любить вас. Неужели эта любовь, и ее постоянство, и терпение, с которым я ожидал и только теперь наконец дождался этой решительной для меня минуты, хотя несколько вас не тронули? Ужели я вам не внушаю достаточно доверия, чтобы мне поручить вашу судьбу, и счастьем моей жизни сделать доброе дело, которое и вам не принесло бы несчастья? Ваша тетушка, которая так искренно вас любит, не говорила бы за меня, если бы она во мне сомневалась. Поверьте ей, верьте мне — не откажите в руке, которой я прошу у вас…
Глаголев произнес все это не запинаясь, как заученную речь, с подобающими интонационными оттенками, и не сводя глаз с Веры. При последних словах он встал и сделал движение как будто для того, чтобы подойти к Вере и дать ей возможность без метафоры протянуть ему испрошенную у нее руку. Но Вера знаком этой руки остановила его и дала понять, что просит его вновь занять прежнее место.
— Борис Поликарпович, — сказала она, — благодарю вас за ваше предложение и за добрые, мною ничем не заслуженные чувства ко мне. Но я не доказала бы вам моей благодарности, если бы дала неискренний ответ. Я не имею к вам тех чувств, которые необходимы для принятия вашего предложения. Не сетуйте на меня, но другого ответа я дать не могу.
— Вера Алексеевна, — сказал Глаголев, — позвольте думать, что это не последнее слово ваше. Быть может, я слишком рано просил его. Печаль о кончине Алексея Петровича еще так сильна в вашем сердце, что вы под ее влиянием не думаете о себе, не смотрите вперед и забываете, что ваша жизнь заслуживает быть наполненной еще чем-нибудь, кроме печали. Я буду ждать; но оставьте, по крайней мере, надежду. Более я теперь не стану просить.
— Я обманула бы вас, Борис Поликарпович, — отвечала Вера. — Память и печаль об отце во мне не изгладятся; но не переменятся и мои отношения к вам. Я вам признательна, я вам благодарна; но более этой благодарности ни теперь изъявить, ни впредь обещать не могу.
Лицо Глаголева изменилось, и пришло выражение с трудом сдержанной досады.
— Вижу, — сказал он, стараясь усмехнуться, — что вы ко всему равнодушны благодаря удобствам и радостям жизни при вашей тетушке. Она, действительно, так вас любит и о вас так заботится. Ей было бы так тяжело с вами разлучиться. Она так нежно печется о вас и так старательно ограждает вас от всяких огорчений. Вам так тепло под ее крылом и так тихо и мирно живется в ее доме…
— К чему эти нападки на тетушку? — спросила Вера, вставая. — Вы, кажется, не можете жаловаться на то, чтобы она к вам, по крайней мере, относилась недружелюбно.
Глаголев также встал.
— Не обо мне одном дело, Вера Алексеевна, — сказал он глухим голосом, — и не о той старой ханже из породы змей, которую будто бы милосердное Провидение пожаловало вам в тетки. Неужели вы думаете, что я ее не знаю, и меня считаете жалким глупцом, который без расчета, даром, без сознания и без цели снискал и терпел ее милости? Я для вас это делал. О вас самих идет теперь между нами речь. Ваша жизнь несносна при ней. Я вам предлагаю другую, привольную, свободную, быть может, счастливую жизнь. Мне открываются виды на блестящую служебную будущность. Недостаток средств и другие обстоятельства меня до сих пор здесь задерживали. Согласитесь соединить наши судьбы, и мы переедем в Петербург. Меня зовут туда. Там шире поприще, и меня не будут стеснять связи батюшки. Здесь мне на каждом шагу напоминают, что я сын священника. Это меня тормозит, мне мешает, меня ставит в невыгодное служебное и общественное положение. И вам будет лучше. Если вы меня не полюбите, я, конечно, не буду требовать от вас любви против воли. Вы будете совершенно свободны; но вы избавитесь от кабалы при вашей тетке и от ее молебнов, обеден, всенощных и вечерен…
Между тем Вера заметила, что замок у двери в коридор тихо пошевельнулся; дверь несколько отворилась; сквозь узкий просвет мелькнуло лицо Параши.