— Так что же? Кто из вашей прокуратуры занимается этим делом?
— Товарищ прокурора Крутилов.
— Крутилов? Так не извольте беспокоиться. Я вам отвечаю за то, что он моего поручительства не забракует. А доказать легко. Завтра табельный день. Приезжайте обедать ко мне, в Торцево, и передайте Крутилову, что я его жду с вами. Будете ли вы?
— Постараюсь быть, — сказал Чуйкин, садясь за письменный стол.
— В какой сумме прикажете поручиться? — спросил Гренадеров.
— По статье 425, требуется в данном случае не менее тысячи рублей. Попрошу две.
— Хоть четыре, хоть десять — сколько угодно, — я ничего не рискую.
— Более двух не нужно.
— Извольте. Так пишите же постановление. Мне ведь придется подписать, а копию, надеюсь, вы потрудитесь мне прислать позже, не задерживая исполнения.
— Пришлю, — сказал Чуйкин, — об освобождении Прасковьи Михайловой тотчас сделаю распоряжение.
— Доброе дело сделали вы, Сила Кузьмич, — сказал с просиявшим лицом Крафт.
— Не я, а мы трое, сообща, его сделали, — отвечал Сила Кузьмич. — Но оно еще недоделано. Как будет далее, со следствием, Иван Семенович?
— Следствие, конечно, должно идти своим порядком до конца, — сказал Чуйкин. — Потом дело поступит в суд.
— Хорошо; мы завтра переговорим об этом с вами и Крутиловым. Только не извольте торопиться через меру. Не одно же это дело у вас на руках?
— К сожалению, гораздо более, чем следовало бы на одни руки набрасывать.
— Тем лучше. Время здесь может принести свою долю пользы.
— Когда потребуете вы показания от Веры Алексеевны Снегиной? — спросил Крафт.
— Повестку я пошлю сегодня, но, пожалуй, распоряжусь так, чтобы она была доставлена только завтра, и срок для дачи показания назначу еще тремя днями позже. Пока могу допросить кое-кого из дома Сухоруковой и заняться другими делами.
— Хорошо, — сказал Гренадеров, — но мы вам мешаем. Дописывайте свое постановление. Я между тем переговорю с Карлом Ивановичем. — Гренадеров отвел Крафта в сторону и торопливо сказал ему несколько слов вполголоса.
— Я сам об этом уже думал, — отвечал Крафт, — но хотел прежде посоветоваться с Печориным.
— Ладно, — сказал Гренадеров, — я и ему говорил о том. Время у вас есть. Во всяком случае, я теперь же заеду, чтобы предупредить.
Поздно вечером в тот же день Карл Иванович сидел за письменным столом и писал письмо, над которым часто призадумывался, как будто затрудняясь находить соответствовавшие его цели выражения или обороты речи.
— Ты пишешь к Леонину? — сказала вошедшая Клотильда Петровна.
— Да, не могу не писать; но трудно сказать то, что сказать хочу.
— Что же хочешь ты сказать? — спросила Клотильда Петровна, садясь против мужа по другую сторону стола.
— Хочу сказать правду — но так, чтобы не возбудить лишнего беспокойства.
— Трудно не встревожить такими известиями.
— Но и молчать нельзя. Леонин должен быть своевременно извещен и предупрежден. Мы Парашу выручили; но дело не кончено, оно дойдет до суда и там, может быть, должна будет явиться бедная Вера. Вообрази себе, как будут публично объясняться причины бегства Веры и Параши, в каком виде может быть представлена сцена с Глаголевым, как газеты будут старательно передавать и пояснять все подробности дела — и какое впечатление все это произведет на отца Леонина.
— Все это и меня пугает; но разве предупредить нельзя? Печорин уверяет, что вам удастся.
— По крайней мере, мы на то надеемся и условились не далее как завтра попытаться. Отец Антоний берет на себя попытку расшевелить совесть Варвары Матвеевны, а Печорин постарается, с той же целью, подействовать на благочинного Глаголева. Ему стоит только сказать два слова Варваре Матвеевне, она ему слепо повинуется.
— А если ни то, ни другое не удастся?
— Тогда я пойду своим путем.
— По моему мнению, — сказала Клотильда Петровна, — этот путь один и приведет к цели.
Утром на следующий день товарищ прокурора, Крутилов, получил от прокурора Белозорова записку. Он прочитал ее два раза и положил на стол, с которого еще не был убран его ранний завтрак, но потом снова взял в руки и прочитал еще раз.
«Кто успел к нему обратиться, — сказал про себя Крутилов. — Неужели Гренадеров?»
Крутилов взглянул на часы, позвонил и приказал подать ему одеваться. Через несколько минут он уже был на улице и шел, в раздумье, к зеленевшему в недалеком расстоянии Тверскому бульвару, когда его по имени окликнул Глаголев.
— А, это ты! — сказал Крутилов и остановился.