— Надеюсь, у тебя есть основания?
— Ну, я думаю… считаю, что я… хороший специалист, врач…
Мальгин вздохнул.
— Ты же знаешь, что этого недостаточно, Иван. Ответственность за лечение таких пациентов, как Шаламов, требует полной отдачи, колоссального опыта и знаний.
— Что я, по-твоему, не лечил никого? — насупился Заремба. — А кто оперировал Кадовски? Кто поставил правильный диагноз Ламбергу?
— Ты. — Мальгин снова вздохнул. — Но ты пока умудряешься брать на себя больше, чем можешь унести. К тому же Таланов уже назначил бригаду операционников.
— И кто в нее вошел?
— Готард, я и… как его, врач-спасатель Джума Хан. Трое.
— Мне этот индеец не показался опытным. — Заремба покривил губы. — К тому же трое в группе — мало. Могу заменить индейца.
— Он афганец.
— Какая разница? Значит, не берешь?
Мальгин тронул сенсор вызова, отрицательно качнул головой.
— Ты даже не представляешь, какой это трудный случай. Не знаю, как Готард и Джума, но я… я просто боюсь давать прогнозы.
«Знал бы ты, что я испытываю, — с тоской подумал он. — Умирает человек, который был моим другом, не подозревая, что мы давно враги! Умирает исключительно коммуникабельный человек, которого все любили и всегда ждали. Умирает тот, кто, не дрогнув, пожертвовал собой, спасая маатанина, совершенно чужое разумное существо, не способное на ответное благородство. И наконец, умирает тот, к кому ушла жена, превыше всего в жизни ставящая честность отношений, какой бы ни была цена… Что будет, если Даниил умрет? Вернется ли она? И что будет, если он все-таки выживет?..»
Над «глазом» виома развернулся объем изображения с головой Стобецкого.
— Давайте поработаем вместе, — сказал Мальгин. — Мне некуда деться.
— Успеешь поработать, — недовольно проговорил Готард. — Через пару часов я дам предварительный вывод.
— И все же я подключусь в параллель. Извините, Готард, но у меня есть свои резоны.. Этот человек… мой злейший друг.
Стобецкий пожевал губами, хмурясь, нехотя кивнул. Потом не удержался от ехидной тирады:
— Боишься, что на стадии прогноза не учту какую-нибудь мелочь? Стобецкий еще не ошибался в анализе.
— Я знаю. — Мальгин остался бесстрастным. — Но решать судьбу этого парня буду, наверное, я.
Виом погас, Стобецкий выключил интерком.
— Индюк, — сказал Заремба простодушно. — Клим, вспомни обо мне, я не подведу. Желаю удачи.
Мальгин остался один. Минут десять он сидел в том же положении, боролся с воспоминаниями и, победив, дал задание киб-секретарю связаться со спасательной службой и собрать все материалы о работе Шаламова. После этого спустился в клинику Стобецкого, где автоматы реанимакамеры, насколько это возможно, поддерживали оптимальную среду для одного пациента, Даниила Шаламова, мастера-спасателя тридцати двух лет от роду, верного своим принципам всегда и везде, даже в ситуации, когда выбор один — жизнь своя за жизнь чужую…
Стобецкий не сказал ни слова, когда Мальгин сел рядом и вывел на второй эмкан параллельный выход диагностера. До глубокой ночи они работали в полной тишине, связанные оперативным полем компьютера, а когда закончили формирование отчета, долго сидели за светящимся «кактусом» вириала и смотрели на неподвижное тело Шаламова, погруженные каждый в свои мысли и чувства. Их рабочие отношения можно было бы выразить двумя словами: унисон диссонансов. Но это, в общем-то, парадоксальное словосочетание точно определяло способности каждого видеть границы принципиальной оценки событий. Стобецкий ушел раньше, буркнув «спокойной ночи». Мальгин вернулся в кабинет, еще раз перечитал собственные выводы, зафиксированные памятью машины — в институте ее все называли Гиппократом, — и в третьем часу ночи покинул институт. Думал он, к собственному отвращению, только об одном: у Купавы будет ребенок…
На консилиуме присутствовали едва ли не все крупнейшие специалисты с приставкой «нейро» в области изучения и лечения человеческого мозга и нервной системы: нейропсихологи и физиологи, хирурги и химики, кибернетики и лингвисты, психологи и генетики, в том числе и доктор неврологии Каминский, возглавлявший Европейский центр индивидуальной психотерапии.
Данные анализа состояния Шаламова произвели на каждого из них разное впечатление, но в одном их мнения совпали: случай был уникальным. Мозг пациента переродился почти на пятьдесят процентов и продолжал изменяться, хотя процесс этот и замедлился после медикаментозного вмешательства врачей спасательной службы. Начали играть особую роль интрамуральные нейроны, замурованные в стенках сосудов, их объем увеличился, а структура изменилась, теперь они объединились в автономную сеть, образовав специфический нейропиль — «скелет» новой нервной системы, почти не зависящей от головного и спинного мозга.