– И ты рассказал всем остальным, что он хотел сделать? Или просто позволил ему сделать это?
– Я рассказал всем. Конечно, рассказал. Я рассказал им все, что он мне поведал, о своем настоящем имени, об Ардшиадаре, о том, почему он поступил с Лорном так, как поступил. – Чарли опускает взгляд на свои руки. – Мы должны были принять решение.
Внутри у меня все замирает. Даже сердцебиение.
– Боже мой… – Я вспоминаю слова Уилла: «Обычно люди без голосования в кругу друзей не могут договориться даже о том, кто купит первую порцию пива после звона колоколов». – Вы проголосовали. – Чарли слегка вздрагивает и отводит взгляд. – Вы проголосовали за то, чтобы убить его.
– Мы проголосовали за то, чтобы помочь ему умереть. Это не одно и то же.
Но на этот раз в его словах нет огня. Нет убежденности.
И мое возмущение, мое праведное негодование тоже превращается в пепел в моих устах. Потому что я снова оказываюсь внутри серебряной нити света, протянувшейся от окошка к краю кровати, и прислушиваюсь к маминому хриплому дыханию. К звяканью флакона с таблетками в моем кулаке. «Заставь это уйти, Мэгги».
– Мы – община, – говорит Чарли. – Мы – семья. – Он снова сжимает руки в кулаки.
– Все сказали «да»? – И я немного ненавижу себя за надежду и злость, которые звучат в этом вопросе.
– Все, кроме Кенни, – отвечает Чарли. – Для Макдональдов – во всяком случае, для Алека – это была месть, а для всех остальных – справедливость. – Он снова смотрит на меня умоляющим взглядом, отчаянно желая быть понятым. – А что есть справедливость, как не нечто среднее между состраданием и местью?
Он встает, прохаживается по бунгало из конца в конец, а потом обратно.
– Я думал, что так будет правильно. Для Роберта. Для всех. – Останавливается. – Но ты права. Кенни был прав. А я был неправ. – Когда он снова смотрит на меня, я вздрагиваю от затаенного ужаса в его глазах, и вся надежда и гнев вытекают из меня. – Боже, Мэгги… Я был ужасно, абсолютно неправ.
Глава 36
Эндрю
Мэри не хочет меня видеть. Она не хочет со мной прощаться. Моя отважная и чудесная жена, которая никогда не боялась столкнуться с чем бы то ни было. Пока я не притащил ее сюда, на край света. Когда Чарли выводит меня в прихожую, я все еще слышу ее плач в спальне Кейлума. Тихие горловые всхлипы, от которых у меня самого болит горло. От всех тех слёз, которые я заставил ее выплакать. Наше прощание прошло без единого слова; мы оба слишком старались для Кейлума – настолько старались, что это было совсем не настоящее прощание. Я слышу и Кейлума тоже. Его тоненький голосок, полный растерянности, – он пытается утешить Мэри, возможно, пробует взять ее за руку. Он всегда стремится взять тебя за руку.
Чарли открывает входную дверь. Снаружи дует прохладный ветерок. Пахнет морем. Дорога пуста, мыс безлюден. Брюс стоит на Гробовой дороге рядом с моими пасущимися овцами. Он оглядывается на меня и замирает; я киваю ему, и спустя долгое мгновение он кивает мне в ответ. Я рад, что теперь овцы в безопасности; я рад, что именно он присматривает за ними.
Чарли направляется на запад; он даже не оглядывается, чтобы проверить, следую ли я за ним. Ветер усиливается, становится холоднее, когда мы приближаемся к Аче-Лурах. Я хромаю, и мои ушибленные ребра болят, а дыхание сбивается. Я чувствую мимолетное сожаление о том, что больше никогда не увижу махир – все эти краски и блики, – но это сожаление тусклое, далекое. Мы взбираемся на утесы, и я не обращаю внимания на то, как колотится мое сердце, когда передо мной открывается Атлантика, плоская и безликая. Позднее полуденное солнце стоит низко, как и вода в отлив; его отражение сверкает на бесконечной серости, словно алмазная пыль.
Мы спускаемся по тропинке. Чарли ругается, когда в самом низу теряет опору и скатывается на песчаные дюны. До береговой линии идти недолго – даже в низкий отлив море не отступает от суши. Когда мы наконец останавливаемся, мое сердце снова начинает колотиться, на этот раз громче. И когда Чарли поворачивается, чтобы посмотреть на меня, он чувствует это.
– Ты не обязан этого делать.
Я вдыхаю и выдыхаю, тихо и медленно.
– Нет, обязан. Я не могу вернуться.
Чарли пытается сохранять тщательно выпестованную безучастность, но она не подходит к его лицу. Я понимаю, что мне не хватает той легкой улыбки, которую я так презирал, – теперь, когда я знаю, что больше ее не увижу.
– Тогда мы можем сделать это по-другому, Роберт. Не так.
– Нет. – Спокойствие внутри меня подобно кокону. – Это должно быть именно так.
Но я все еще колеблюсь. Не могу сделать эти последние несколько шагов. Смотрю на море, на белые волны вокруг моих ботинок.