Я качаю головой еще до того, как он замолкает, потому что это звучит так заманчиво… Так реально…
– Это твой дом.
Улыбка у него горькая. В глазах стоят слезы.
– Неужели ты не понимаешь, Мэгги? Ты – мой дом.
И мне приходится собрать все оставшиеся силы, чтобы не подойти к нему, утешить его, утешить себя. Но я не подхожу. Поскольку знаю, что никогда не смогу сделать это – сказать это – снова.
– Я не жду, что ты поймешь. Но так будет правильно. Для нас обоих.
Потому что я предпочту, чтобы он ненавидел меня до конца наших дней, чем взвалю на него бремя понимания причин. То, что я знаю – то, что с трудом могу принять, – слишком свежо, слишком болезненно. Но это тоже никогда не изменится. Его отец; это слово проносится у меня в голове, как поезд по кольцевой линии. Неважно, что я этого не помню, неважно, что сейчас я люблю его только как Уилла, человека, с которым я думала провести остаток жизни. И даже не важно, что родственные души во всем мире, несомненно, когда-то тоже были друг для друга кем-то другим: братом, матерью, сыном. Это все равно остается правдой. И я никогда не смогу избавиться от этого знания.
Когда Уилл качает головой и пытается сократить оставшееся между нами пространство, я вскидываю руки.
– Мне нужно уйти. Это не мой дом. Это не моя жизнь. Мне нужно узнать, что такое – моя жизнь. И я могу сделать это только сама. Пожалуйста. – Я пытаюсь заставить себя сказать это так, как будто действительно имею это в виду. Пусть эти слова прозвучат так, словно я действительно этого хочу. – Пожалуйста. Просто отпусти меня.
И, возможно, Уилл видит что-то в моих глазах. Решимость, уверенность. Потому что он склоняет голову и закрывает глаза.
– Когда ты уезжаешь? – Торопливо проводит пальцами по своим щекам, и на них остается влага.
– Завтра.
Уилл вздрагивает. Но когда он наконец поднимает на меня глаза, то вовсе не выглядит подавленным.
– Останься здесь на ночь. – Все-таки подходит ко мне и привлекает меня к себе, его пальцы впиваются в мою кожу, а глаза темнеют. – Может быть, ты права и нам обоим нужно побыть порознь какое-то время. Может, мне тоже нужно понять, кто я такой. – Он наклоняется ко мне настолько близко, что я вижу размытые красные прожилки в его глазах. Берет мое лицо в ладони. – Но нам с тобой суждено быть вместе, Мэгги Маккей. И ничто из того, что ты говоришь, ничто из того, что мы делаем, не изменит этого.
Я не отвечаю. Я не сопротивляюсь, когда он снова целует меня. Или когда он ведет меня по коридору в спальню. Или когда он укладывает меня на кровать, и я чувствую, как мое сердце пару раз ударяет не в такт, словно я вот-вот рухну с пика на «американских горках». Эта последняя ночь принадлежит мне, а не кому-то другому. Она принадлежит нам, тем, кем мы с Уиллом могли бы стать. «Я люблю тебя, – говорю я его коже, его слезам, шепоту моего имени на его губах. – Я люблю тебя».
Глава 41
Я просыпаюсь рано, когда свет, проникающий сквозь шторы в спальне, едва-едва становится серым, а комната все еще полна теней. Уилл лежит на боку, спиной ко мне. Я слушаю его дыхание, наблюдаю за тем, как вздымаются и опускаются его плечи. Мне так остро хочется прикоснуться к нему, что я заставляю себя встать. Одеться. Открыть дверь спальни. Уйти не попрощавшись. Я знаю, что Уилл не спит, но он позволяет мне это сделать. Избавляет меня от болезненной необходимости снова говорить нет. От необходимости притворяться, что я говорю это искренне.
Утренний воздух так пронзительно-холоден, что я вполне могу винить его в том, что у меня щиплет в носу, а из глаз текут слезы. А ледяной атлантический ветер – в том, что мне приходится остановиться, прислониться к гладкой белой стене фермы и в течение многих минут просто дышать. Но когда я начинаю колебаться, думать о возвращении, я снова заставляю себя действовать. Пересечь пастбище и дойти до «черного дома». Заставляю себя зайти внутрь, собрать сумку и не останавливаться, не смотреть, не думать.
Когда я открываю дверь, чтобы уйти, мне приходится обернуться. Приходится остановиться и оглянуться на ярко освещенные сосновые стены, шторы из тартана и твидовые подушки «Харрис». Каминная полка из плавника и часы с хайлендской коровой, широкое серебряное зеркало и старинная лампа. Люк в погреб и его утопленная стальная ручка. Я должна в последний раз вдохнуть аромат сосны, кофе и дровяного дыма. Я должна попрощаться. А потом – уйти.
Я медленно иду назад по главной дороге, отчасти потому, что хочу запомнить каждую частичку этого места – заросшую Гробовую дорогу; Лох-Тана, Бен-Уайвис и Долину Призраков; все эти торфяные пластины, сохнущие на солнце, как чешуя на хребте дракона. Скоро все вернутся, чтобы собрать их и уложить в штабеля. А потом будет последняя большая вечеринка в «Ам Блар Мор»… Я отгоняю от себя боль, которую испытываю при этой мысли. Она не может принадлежать мне.