Отец Мудрослова умер рано, едва дождавшись Посвящения сына. Посвящение стало в его жизни переломом, откровением, перед ним распахнулось столько дверей, что он не знал, куда шагнуть. Он хотел всего – выращивать алмазы, варить булаты, искать богатые руды. Отец однажды спросил, не хочет ли он взглянуть на тех, от кого получил способности к горному делу. Мудрослов отказался – его это не интересовало, он не желал этого знать. Разбойнику не нужно чувствовать металл, на вкус и на ощупь определять качество руд, по цвету угля знать температуру в горне. Способностей мало, к ним нужно прикладывать знания. Знания и стремление знать. Мудрослов не хотел признаваться самому себе, что стремление знать и та самая смелость, которую он так желал увидеть в своем сыне, пришла к нему только с Посвящением. Смелость идти вперед, смелость решать и пробовать.
Став постарше, он и вовсе утратил чувство вины, которое поначалу испытывал перед теми разбойниками, которых лишил возможности делать открытия в горном деле. И никогда не отказывался углубить свои способности, если обнаруживался преступник, который мог поделиться с ним чем-нибудь аналогичным. Лет в тридцать он начал присматриваться с детям рудокопов и металлургов, и никогда не ошибался в прогнозах – подростки, которых он выделял из общей массы, через несколько лет оказывались за решеткой. Однажды он сам указал начальнику стражи на одного паренька – и снова не ошибся: тот оказался фальшивомонетчиком.
Он выехал в город верхом и в одиночестве – ему не нравилась помпезность, которой его собратья обставляли выезд на пыльные улицы простолюдинов. Он старался хотя бы сделать вид, что подлорожденные не вызывают у него брезгливости. За много лет можно было привыкнуть, но каждый раз, вернувшись из города домой, Мудрослов велел готовить ему ванну, и только после нее переставал чувствовать запах горожан – засохшего прогорклого жира, сальных свечей, сырой рыбы и душного пивного перегара.
Узкие улицы, неструганые доски заборов, помойные ямы, вырытые там, где удобно, мозолящие глаза и распространяющие смрад – ему казалось, подлых вообще не волновала эстетика их жизни. Он и сам не придавал большого значения внешнему антуражу, но все имеет предел! Не настолько они бедны.
Во дворе у кузнеца действительно сидели трое стражников, развлекающиеся игрой в кости. Они вскочили, увидев благородного, но Мудрослов сделал им снисходительный знак и попросил позвать хозяина дома – входить в его жилище было для него слишком серьезным испытанием.
Кузнец склонился в глубоком поклоне, приложил обе руки к груди и покачал головой от избытка чувств:
– Благородный Мудрослов... Чем я могу...
– Оставь, Жмур, – Мудрослов улыбнулся, – расскажи, что произошло?
– Я не знаю, благородный Мудрослов, – кузнец снова склонил голову, – моего сына ищет стража, но что им нужно от него и что он совершил, я не знаю. Но я прошу лишь защитить мою жену и дочерей. За сына я просить не смею...
– Я поговорю с начальником стражи, – кивнул Мудрослов, – раз уж я приехал сюда, зайдем в кузницу. Один приезжий господин заказал мне комплект булатного оружия, ножны уже делаются, а до тебя я добраться не успел. У тебя достаточно отливок?
– Да, благородный Мудрослов.
– Пойдем, я посмотрю. Может быть, надо изготовить еще пару.
Кузнец неожиданно замялся, словно вспомнил о чем-то – ему почему-то не хотелось в кузницу, и это не ускользнуло от взгляда Мудрослова. Но Жмур не посмел спорить, и распахнул перед ним дверь.
Отливки для ковки булата Жмур хранил отдельно, они лежали на полке напротив входа, на вышитом полотенце, словно кузнец гордился тем, что имеет их у себя. Мудрослов глянул в его «красный угол»: слитки металла были аккуратно сложены в пирамидки.
– Да, этого, конечно хватит. Мне почему-то казалось, что я в прошлый раз оставил меньше отливок, – Мудрослов подошел к полке поближе, и неожиданно рядом со слитками увидел короткий четырехгранный клинок. Он не сразу понял, что показалось ему странным. Клинок, очевидно, ковали по его рисунку, только рукоять оставалась голой.
– А это что? – он с любопытством взял клинок в руки.
Жмур за его спиной засопел.
И тут Мудрослов увидел, что держит в руках. Он не поверил своим глазам. Этого просто не могло быть. В этой грязной кузнице, на заляпанном сажей полотенце... Древний булат, тот самый древний «алмазный» булат! Почти черный фон, испещренный крупным золотистым узором. Он был удивительно красив, он был совершенен!
– Где ты это взял? – спросил он Жмура, не оглядываясь, все еще не веря, что держит в руках не подделку. Ему не надо было пробовать остроту клинка и его гибкость – он по узору видел, что перед ним. Никакой косой ковкой из его отливки нельзя было получить такого. Это лезвие можно согнуть пополам.
– Где ты взял его? – Мудрослов оглянулся.
Жмур стоял, потупив глаза.
– Я выковал его по твоему чертежу, благородный Мудрослов. Как ты учил.
– Что? Этого не может быть... Неужели это возможно? Ты все делал как обычно, или придумал что-то новое?
Мудрослов спросил, и сам понял: ничего нового Жмур придумать не мог. Он не способен на это. Но... это обычная косая ковка. Никакая ковка не может переместить кристаллы металла так, чтобы они легли в этот рисунок. Это отливка. Это совсем другой булат, это тот булат, который он искал всю жизнь...
– Я все делал как обычно, но...
Мудрослов снова поднялся на приступок и потянулся к полке – отливок было больше, чем он оставил здесь в прошлый раз, ему не показалось. Где кузнец взял другие? Бесценные... Мудрослов присмотрелся и безошибочно выбрал свои. Еще три плавили в другом тигле, не в том, который обычно делал он. Меньше по размеру. Кто принес их кузнецу? Игла ревности слегка уколола Мудрослова, но мысль тут же понеслась дальше – а что если в город приехал кто-то, равный ему, нет, кто-то, кто явно превзошел его в варке булата? Ему надо встретиться с этим человеком, ему надо поговорить с ним, пожать ему руку. Ревность? Это глупое, недостойное чувство. Мудрослов, в сущности, был так одинок, он ни с кем не мог поделиться ни своими победами, ни неудачами.
– Кто привез тебе эти отливки, Жмур? – лицо Мудрослова осветилось надеждой, – я хочу видеть этого мастера...
Жмур замялся и опустил глаза еще ниже. Он был на голову выше Мудрослова, но тот стоял на возвышении, смотрел сверху вниз и не видел его лица.
– Ну же? Или ты боишься, что я не потерплю здесь еще одного заказчика? Это ерунда, я должен знать, кто это. Я должен пожать ему руку.
И тогда кузнец вскинул лицо. Невероятная мука исказила его черты, Жмур боролся с собой, он не мог не ответить. В этот миг Мудрослов отчетливо понял – кузнец не может не ответить. А это значит... Это значит, он один из тех... Один из тех разбойников, которые... у которых... Лишь они не могут противится воле благородного. Того благородного, который... Мудрослов не желал об этом думать. Он не хотел этого знать! На секунду глаза кузнеца вспыхнули, и Мудрослов подумал, что ошибся – у «тех» не вспыхивали глаза. Жмур поднял подбородок, лицо его осветилось странным внутренним светом, его борьба с собой достигла апогея, и он разомкнул плотно сжатые губы.
– Эту отливку сделал мой старший сын, – хрипло сказал он.
Перед Мудрословом стоял разбойник. Разбойник с большой дороги, с наглой ухмылкой на устах, с огромными кулаками и высоко поднятой головой. Он слегка выпятил и без того мускулистую грудь – гордость была в его словах. Гордость и отсутствие страха. Ничтожество, которое только что кланялось и боялось поднять глаза! Он посмел сказать это с гордостью!
Всего секунду длилось наваждение, но за эту секунду Мудрослов успел испугаться.