Они до сих пор не нашли медальона. Наверное, мальчишка-оборванец, которому он пообещал три золотых, давно продал его, не дождавшись платы. Интересно, они говорили с ним? Расспрашивали? Такому достаточно посулить денег или припугнуть тюрьмой, и медальон вернется на место. Значит, мальчишку они не нашли.
Избор скорым шагом вернулся в гостиную, снял с мольберта испорченный надоевшим пейзажем холст, вынул из камина уголек и прочертил на ослепительно белой стене жирную черту. Вот так. Еще две черты, и жирная полоса напомнила изломанную тень человека. Ребенка. Избор рисовал грубыми прямолинейными штрихами, и через две минуты на стене появился рисунок, который напугал его самого: жадные глаза и костлявые руки, поднимающие ребенка вверх. Несмотря на то, что фигура ребенка была изображена схематично, в ней просматривались черты вырождения - слишком большая голова, слишком узкая грудь, чересчур тонкие и короткие ноги.
Да! Их дети - вырожденцы. Ослепленные любовью родители не хотят этого замечать, но он, Избор, у которого не было своих детей, - он же отлично видел это!
Примерно месяц назад его пригласили к Мудрослову, и он приехал чуть раньше, чем позволяли приличия. Десятилетний мальчишка, ростом почти догнавший отца, неестественно толстый, встретил его у парадного подъезда. Его одутловатое лицо расплылось в улыбке, и в глазах Избор с удивлением увидел проблеск мысли - ему вначале почудилось, что мальчик не вполне нормален. Нет, он оказался сообразительным и тонко чувствующим - ему просто не повезло с внешностью.
Мудрослов - низенький плотный человек с круглым лицом - вышел навстречу Избору и с нежностью взглянул на своего младшего отпрыска.
- Это хорошо, что ты приехал так рано. Я давно хотел показать тебе рисунки мальчика. По-моему, он талантлив. Пойдем.
Взглянув на рисунки, Избор ничего не сказал Мудрослову - таланта у ребенка не было.
- Расскажи мне, что ты хотел этим сказать? - спросил Избор, рассматривая домик и радугу над ним. Домик состоял из квадрата и треугольника сверху. Радугу мальчик изобразил семью карандашными линиями, не удосужившись заштриховать широкие просветы между ними.
- Неужели ты не понимаешь? - вмешался Мудрослов. - Это же… этот рисунок - в нем умиротворение, и уют, и яркость красок…
- Погоди, - прервал его Избор, - я же не у тебя спрашиваю. Так что же?
- Ну, - мальчик пожал плечами, - это умиротворение… и яркость красок…
- Понятно. А мне показалось, что тебе подарили новую коробку цветных карандашей, и ты попробовал, как рисует каждый из них.
- Точно! - рассмеялся ребенок.
Оказываясь в обществе, Избор то и дело слышал рассказы о детях: каждый, каждый хвастался успехами детей, они словно доказывали самим себе и друг другу, какими необыкновенно талантливыми рождаются их дети. Один научился бегло читать к пяти годам, другой играл на клавесине простенькие пьесы в семь лет, третий умножал в уме двузначные числа, четвертый в двенадцать прочитал пятитомник урдского философа и составил его конспект.
Они хвалили своих детей и не забывали восхищаться чужими. Они убеждали самих себя, что неординарные способности давно стали их неотъемлемой частью и передаются по наследству.
Ерунда! Они не передавались по наследству! Это были обычные дети, не лучше и не хуже остальных, только с пеленок их начинали развивать, обучать, выискивать таланты. И, конечно, находили. А когда наступал момент Посвящения, чужие способности, как семена, ложились в благодатную почву.
Избор хорошо помнил свое Посвящение. Как открылись глаза, как вместо цветов и линий он увидел за картиной третье измерение, как рука сама потянулась к мольберту. И вместо натюрморта с кувшином и фруктами он тремя штрихами нарисовал женское лицо - испуганные глаза лани, прядь волос и приоткрытые губы. Его отец плакал, глядя на эту женщину.
Тогда Избор был юн и ему хотелось узнать, у кого он «украл» талант художника. И отец не стал ему препятствовать - в тюрьме, на голой кирпичной стене тот «художник» оставил свой след: мужские половые органы в человеческий рост. Рисунок был не только скабрезным, но и отвратительным с точки зрения техники исполнения - учитель рисования Избора поставил бы ему весьма посредственную оценку даже в первый год обучения.
- Теперь ты понимаешь, сынок? - спросил его отец, когда они покинули то мрачное и смрадное место.