— Какие твои годы, студент, — сказал Коля.
Он отсалютовал мне стаканом.
— Тебе ведь не тридцать восемь, как мне, — сказал Уваров. — У тебя ещё все впереди.
Я усмехнулся. Потому что тридцать восемь лет мне исполнилось в тот год, когда официально развалился Советский Союз. Тогда мы с Артуром Прохоровым удачно вступили в новое время: совсем не по-стариковски развернули бурную деятельность. Потому что ни Артурчик, ни я не держались за прошлое — с надеждой смотрели в будущее (в собственное). Я себя тогда старым не считал. Как не чувствовал я себя стариком и в семидесятилетнем возрасте. Но об этом я Коле не рассказал. «Следил за базаром», как говорили приятели, коллеги и конкуренты, окружавшие меня в девяностых годах. Я продолжил размышления на тему женщин: рассказал пока не выглядевшему пьяным Уварову, с какой голубоглазой красоткой не так давно танцевал в ресторане «Московский».
— Серёга, ты как будто мою жену-покойницу описал, — сказал Коля.
Он одним большим глотком допил из стакана водку и привлёк моё внимание взмахом руки.
— Обожди немного, студент, — сказал Николай. — В погреб спущусь. За твоими бутылками.
Я не заскучал в одиночестве: не успел. Потому что в дверном проёме вновь появилась человеческая фигура — заметно ниже и уже в плечах, чем хозяин дома. Она заслонила собой солнечный свет меньше чем через минуту после того, как отправился в погреб за добавкой Уваров. Я поднял взгляд на шагнувшего в летнюю кухню человека — взглянул на его погоны и на кокарду милицейской фуражки, которую мужчина держал в руке. Милиционер перешагнул порог и тоже меня разглядел. А ещё он увидел заставленный закусками стол и две пустые бутылки на полу. На этикетках бутылок он задержал взгляд — не заметил, как за его спиной вновь потемнел дверной проём. Обернулся он, когда на плечо ему легла рука Уварова.
Николай поприветствовал милиционера радостным возгласом. И уже через минуту сообщил мне, что гость в милицейской форме — тот самый армейский приятель, что завлёк его в эту деревню. Милиционер был сжат в крепких дружеских объятиях и усажен за стол. В его руке, будто по волшебству, появился стакан. Прошла ещё секунда — и в гранёную тару милиционера полилась «Московская особая». Коля плеснул слегка остывшую водку и в наши стаканы. Под слабые возражения участкового милиционера он провозгласил тост: «За дружбу». Армейский друг вздохнул и чокнулся своим стаканом со стаканом приятеля, а затем и с моим. Мы дружно выпили, как и потребовал Николай: «до дна». Мы с Николаем закусили квашеной капустой — милиционер занюхал огурцом.
И лишь тогда гость поведал нам о цели своего визита. Поводом для встречи с Николаем (как и в моём случае) стал мотоцикл. Милиционер сообщил, что сегодня утром ему «доложили» о вчерашнем угоне. Уваров тут же выяснил, что источником этих сведений стала его соседка. Та выглянула вчера из дома «на крики». Увидела, как Коля схлопотал от моего брата в глаз. И как Кирилл и Лена укатили на мотоцикле под звуки ругани Уварова. О чём она сегодня оперативно и с превеликим удовольствием доложила «куда следует». Бывший сослуживец Николая отреагировал на полученную от бдительной гражданки информацию относительно оперативно (когда заправил свой мотоцикл). И примчался помочь Коле: своему другу и советскому гражданину.
Мы выпили «до дна» «за советскую милицию». Первая бутылка «Московской особой» опустела неожиданно быстро. Это заметил и Николай: он взглянул на опустевшую тару внимательно, словно заподозрил обман. Покачал головой и спрятал ненужную теперь стекляшку под стол. И уже через пару секунд возмущённо пересказывал приятелю-милиционеру историю вчерашних хождений по колхозным и поселковым инстанциям, пережитую моим младшим братом. Он хмурил брови, жестикулировал и не жалел ругательных эпитетов для описания поступков начальников. Мы с участковым проявили хорошую реакцию: всякий раз мы вовремя поднимали со столешницы свои вновь наполненные стаканы, когда об неё ударялся тяжёлый кулак возмущённого Николая.
Милиционер слушал приятеля — хмурил брови и кивал. Спросил у меня, почему Кирилл и Лена вчера не вызвали скорую помощь. Меня не смутила его сообразительность. Я пояснил участковому, что поставил перед Киром чёткую задачу: раздобыть транспорт. С которой мой младший брат справился «на отлично». В приукрашенном красочными определениями рассказе я поведал слушателям, как «простой советский семнадцатилетний паренёк» вез через «половину области» свою «стонущую от боли» сокурсницу в больницу. Упомянул слова врачей о том, что девчонку к ним доставили едва ли не «в последнюю минуту». Не уточнил, что эти слова произнесли врачи в моей прошлой жизни, когда увидели Ингу Рауде не в воскресенье, а в понедельник вечером. Мы выпили «за советскую медицину».