Попрощался с Прохоровым, прикрыл дверь.
— Это что такое? — спросила Лена.
Она указала на четыре банкноты, что лежали на столе.
— Деньги, — сказал я.
— За торт? — произнесла Котова.
— За работу.
— А я думала…
— Ты ошиблась.
Котова пару секунд молчала — смотрела на деньги.
— А ты странный, Чернов, — сказала она. — Я всё ещё тебя не понимаю.
И вдруг заявила:
— Завтра на большой перемене за лимонад и за мои коржики платишь ты.
В четверг Котова провела в моей комнате весь вечер. Рассказывала о своём детстве, о своих родителях. С моего разрешения прилегла на мою кровать, поджала ноги.
Я слушал её вполуха. Просматривал конспекты лекций по высшей математике: готовился к завтрашней встрече с профессором Барановым. Лена ушла, когда вернулись Кирилл и Артурчик.
В пятницу Котова явилась снова. Она по-хозяйски расположилась на моей кровати. Расспрашивала меня о школе, об армии и о том, как я познакомился с Варварой Сергеевной.
И в четверг, и в пятницу, я обращал на Лену внимания не больше, чем на говорливый радиоприёмник. Ночью, засыпая, чувствовал впитавшийся в наволочку моей подушки запах рижской «Иоланты».
В субботу, после занятий в институте, я посмотрел на лицо шагавшей рядом со мной Котовой и понял, что пора…
Погода сегодня была чудной: припекало солнце, на небе ни облачка. Я отметил: ночь будет тёплой, лунной, романтичной. Котовой я объявил, что «сегодня занят». Заглянул в «Универсам» — купил продукты.
Пришёл в общежитие, переоделся и рванул на кухню. Уже через четверть часа в духовке запекался шоколадный бисквит. А спустя час, ещё тёплый бисквит я превратил в липкую крошку — слепил из неё тушку ежа.
— Это что за колобок такой? — спросил Вова Красильников.
Он занял своё место в зрительном зале (на подоконнике).
— А Ленка сегодня не придёт? — поинтересовался Мраморов.
Паша бросил истлевшую до фильтра сигарету в банку.
— Не придёт, — сказал я.
Парни вздохнули и хором сказали:
— Жаль.
Уже в восемь часов вечера бисквитный ёж обзавёлся иглами из заварного крема, глазами и носом. А ещё через три часа я принял душ и побрился. Нарядился в костюм, соорудил на голове незамысловатую причёску.
Мой младший брат взглянул на часы.
— Серый, куда это ты собрался на ночь глядя? — спросил он.
Кир отложил в сторону книгу. Вчера он принёс от Рауде роман «Королева Марго» Александра Дюма (направленный, по словам автора предисловия, «против буржуазной действительности»).
— На охоту, — ответил я.
Поправил узел галстука, стряхнул с воротника белую ворсинку. Отрепетировал приветливую улыбку. Потёр пальцем позолоченную булавку для галстука (позаимствовал её у Артурчика).
— С тортом? — сказал Кир.
Я усмехнулся.
— Это не торт, малой. Это приманка.
Накрыл «Ёжика» колпаком из газеты.
— Вернёшься когда? — спросил Кирилл.
Я подмигнул ему и заявил:
— Раньше завтрашнего утра меня не ждите.
Глава 14
До Красного переулка я доехал на такси: не сунулся с тортом в общественный транспорт. Расплатился с водителем — проводил автомобиль взглядом. Заметил, как тот притормозил около двери ресторана «Московский». Минуты не прошло, как в него погрузились новые пассажиры. Я взглянул на циферблат наручных часов. Стрелки подсказали, что «Московский» закрылся двадцать минут назад — из него выходили задержавшиеся в зале гости. Я вдохнул посвежевший к вечеру воздух. Резко выдохнул: выбросил из лёгких запашок одеколона «Шипр», которым пропах салон такси. Порадовался, что не повёлся на уговоры брата: не брызнул на себя перед уходом из комнаты этот «запах советского прошлого».
Я замер под фонарём, где ровно неделю назад поджидал Маргариту Лаврентьевну. Заметил, как в окне дома напротив резко захлопнули форточку и задёрнули штору. Сдвинул на полсантиметра вниз блестящий желтоватый зажим для галстука (подозревал, что Артурчик позаимствовал его из отцовских вещей). Наполовину обрезанный лунный диск замер на небе почти над входом в «Московский» — он будто подсвечивал мне цель. Я запрокинул голову, насчитал около луны с десяток звёзд: крупных, похожих на бриллиантовую крошку. Поправил чуть дрожавший на ветру газетный купол над тортом. Ветер забирался и за воротник моей рубашки. Я поёжился; пожалел, что не набросил на плечи плащ.