— Проверим, готова ли ты к преподавательской деятельности, — сказал он. — Научили тебя хоть чему-нибудь полезному на этом вашем филологическом факультете? Или вы там только буржуйскую философию изучали?
Настя шагнула ближе к отцу, подальше от меня. Стрельнула в меня настороженным взглядом.
— Сергей, видишь ли… мы выбираем не случайно друг друга. Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании…
— Настасья! — рявкнул Бурцев.
Он стукнул костяшкой пальца по скатерти — расставленная на столе посуда тихо звякнула. Анастасия вскинула руки.
— Что, папа? Это же слова Зигмунда Фрейда!
— Без этих твоих умных фразочек, я сказал. Говори по-человечески, дочь. Своими словами. Чтобы мы тебя понимали.
— Я и говорю…
— Настя!
В голосе Бурцева лязгнул метал. Анастасия дёрнула плечами.
— Ладно, ладно! Своими словами. Я поняла, папа.
Она повернулась ко мне, натянуто улыбнулась.
— В общем… в пятницу, — сказала она, — со мной в универе приключилась неприятная история. Володька…
Настя поморщила нос, махнула рукой.
— В общем… это не важно. Важно, что вечером мы с папой за ужином обсудили этот случай. Разобрали его, как папа говорит, подетально. Рассмотрели варианты: как мне следовало поступить, и как я в действительности поступила. И я сказала папе, что если бы тогда рядом со мной находился либо ты, либо Лена, то вы бы точно не ржали над Володькиными шуточками.
Бурцева стрельнула взглядом в отца. Евгений Богданович едва заметно кивнул.
— Я сказала папе, что все мои одногруппники — напыщенные избалованные идиотки и маменькины сынки. И что до пятницы они всегда только изображали моих друзей. А как дошло до дела… они и пальцем не пошевелили в мою поддержку. Я заявила папе, что мои единственные настоящие друзья — это ты и Лена. Ну, и ещё, может быть: Кирилл, Наташа и Артурчик.
Настя замолчала, скрестила на груди руки. Бурцев снова кивнул.
— Дальше, — сказал Евгений Богданович.
Анастасия вздохнула. Она будто через силу подняла на меня глаза.
— Сергей, я повторила папе твои слова, — сказала Настя, — которые ты произнёс тогда, на вокзале. Помнишь? Ты говорил… чтобы я сообщила, если понадобится ваша помощь. Чтобы помнила: в Новосоветске у меня есть настоящие друзья. Я сказала папе, что позову тебя. И ты этого Володьку поколотишь… как Федьку тогда, на Птичьей скале. А папа…
Бурцева резко замолчала, взглянула на отца — тот качнул головой.
— А папа ответил… — сказал Евгений Богданович. — Напомни, дочь, что я тогда тебе ответил?
Мне показалось, что Бурцев с трудом сдерживал ироничную ухмылку.
Анастасия едва слышно произнесла:
— Ты сказал: позови.
Она опустила руки, спрятала внутри кулаков большие пальцы; заглянула мне в глаза.
— Он сказал, что так мы проверим, отличаются ли мои друзья из Новосоветска от моих московских приятелей. Сергей, мне показалось, что папа говорил серьёзно. Вчера после универа я зашла на почту и отправила телеграммы. Тебе и Лене. А вечером сказала об этом папе. Он… сказал, что пошутил… тогда. Но папа похвалил меня за решимость.
Я заметил, что Настины скулы и уши покраснели.
— Мы с ним поспорили: приедете вы, или нет, — призналась Бурцева. — Ну, раз уж я отправила вам телеграммы…
Анастасия отвела взгляд от моего лица, оглянулась на родителя, будто в поиске поддержки.
— Это был поступок не филолога, а настоящего решительного строителя коммунизма, — сказал Евгений Богданович.
Он не улыбался. Но его глаза смеялись.
— Драгоценный камень нельзя отполировать без трения, — произнесла Настя, — а человека нельзя усовершенствовать без испытаний…
— Дочь, перестань, — устало произнёс Бурцев.
Анастасия дёрнула плечами.
— Так сказал Сенека, — сообщила она.
Настя виновато развела руками. Мой живот громко заурчал: тоже выразил протест против неуместной сейчас философии.
— А что этот Сенека думает о результатах твоего эксперимента? — спросил Евгений Богданович.
Мне почудилось, что румянец на лице и на ушах Бурцевой стал темнее. Настя повернулась ко мне, улыбнулась.
— Сергей приехал, — объявила она.
И будто с вызовом взглянула на отца. Но тут же вдруг погрустнела.
— А Лена… нет.
Заглянула мне в глаза, спросила:
— Может… она приедет завтра?
Я покачал головой.
Сказал:
— Не приедет. Ни завтра. Ни через неделю.
Бурцева вскинула брови.
— Странно, — произнесла она. — Я была уверена… в Лене. Думала, что это ты… может быть…