Почти минуту Зареченский рассматривал мою добрую и почти искреннюю улыбку своими превратившимися в щели пулемётного дота глазами. Затем он хмыкнул и поинтересовался: не расстроится ли Анастасия Евгеньевна, если узнает, на что именно я променял «ту самую Большую Любовь». Я ответил капитану печальным вздохом (не очень искренним, но громким). Заявил, что «моя любовь останется со мной навсегда». Демонстративно прижал ладонь к груди напротив сердца. И добавил, что я патриот своей страны. Пояснил: если страна не желает, чтобы я принёс ей пользу в качестве мужа Анастасии Бурцевой и обладателя «хорошей должности в Москве» — я подчинюсь этому решению… в обмен на крохотную услугу, которую я «по неосторожности уже пообещал другу».
Повторил:
— Лев Петрович, я всегда выполняю свои обещания.
— По тонкой нити ходишь, Сергей Леонидович, — сказал Зареченский. — Смотри: не оступись.
Я пообещал капитану, что в «ближайшее время» воздержусь от «какого-либо общения» с Настей Бурцевой.
Зареченский ответил мне обещанием, что сообщит о разговоре со мной «заинтересованному лицу». Он припугнул меня строгими фразами «никому не рассказывайте о нашем разговоре» и «не покидайте город».
Никаких «сроков» Лев Петрович не озвучил.
— Сергей Леонидович, не переживайте, — сказал он. — Уверяю вас: вы сразу поймёте, что «заинтересованное лицо» приняло то или иное решение. Последствия этого решения не заставят себя долго ждать.
В машине Зареченского я провёл тридцать четыре минуты — засёк время по наручным часам. Наслушался угроз, надышался табачным дымом. В качестве прощального жеста капитан поздравил меня с праздником: с днём ВДВ (в этом году я его толком не отметил). ГАЗ-21 сорвался с места сразу же, как только я покинул его салон. Я проводил помчавшуюся к перекрёстку «Волгу» взглядом. Выждал, пока автомобиль скрылся за поворотом. Лишь тогда я огляделся. Отметил: солнце опустилось за крышу хрущёвки, из кроны каштана исчезли грачи, а Котова по-прежнему стояла на том самом месте, на котором нас остановил капитан КГБ.
Я подошёл к Лене — та схватила меня под руку.
— Серёжа, чего он хотел? — спросила Котова. — Что случилось?
Я повёл её к трамвайной остановке. С удовольствием вдыхал уличный воздух.
— Ничего не случилось. Всё в полном порядке.
Лена покачала головой. Заглянула мне в глаза.
Я заметил, что она взволнована.
— В порядке? — переспросила Котова. — Этот человек был из КГБ! А оттуда просто так не приходят.
— Из КГБ, — согласился я. — В КГБ работают такие же люди, как и везде. Делают нужное стране дело.
Лена тряхнула головой, будто не согласилась с моим утверждением.
Спросила:
— Почему же этот капитан со своим нужным делом пришёл к тебе?
Я нехотя вынул из кармана уже слегка помятый конверт, показал его Котовой.
— Он интересовался вот этим.
— Твоим письмом?
— Моими отношениями с его адресатом.
— Почему? Это… из-за той открытки Высоцкого?
Лена произнесла фамилию Владимира Семёновича едва ли не шёпотом.
Я усмехнулся, покачал головой.
— Нет, Высоцкий тут не при чём. Во всяком случае, о нём меня капитан не расспрашивал. Всё дело в этой девчонке. В Насте Бурцевой. На самом деле её отец не командир Кремлёвского полка, как сказал Артурчик, а полковник КГБ.
— И что с того?
Лена пожала плечами.
— Ничего, — ответил я. — Но у Анастасии Бурцевой ещё есть дед по материнской линии. Его фамилию тебе не скажу. Но уверен, что ты её много раз видела в газетах и слышала по радио и по телевидению. Он член Политбюро ЦК КПСС.
— Ого.
— Ого, — согласился я. — Этот дед по нескольку раз на неделе с Леонидом Ильичом целуется. Смотрит парады и демонстрации на Красной площади с балкона Мавзолея. И переживает, что его любимая внучка общается непонятно с кем.
— Ты не непонятно кто! — взмутилась Котова.
Я улыбнулся.
— Спасибо. Но он об этом не знал. Вот, выясняет.
Я указал рукой в том направлении, куда умчалась «Волга» капитана Зареченского.
— Понятно.
Лена вздохнула.
Секунд пять мы молчали. Шагали плечо к плечу по исчерченному трещинами тротуару.