Кулаки Сергея сжимались в бессильной злобе, а любая точка в небе казалась ему вражеским разведчиком. Пусть даже беспилотным. Но еще чернее, чем ненависть к заокеанским гадам, была злость на тех, кто был куда ближе. А виноват — не меньше.
Запрыгнув на место водителя, подполковник рванул почти с места. Там, где не могли проехать тяжелые грузовики, внедорожник проскочил, лишь в одном месте поцарапав крыло дорогущему представительскому «лексусу». И поделом.
Демьянов остался один, с грузом ответственности на плечах. Он уже знал, что будет делать, хотя предательская мысль еще свербела в голове, мешая сосредоточиться: «А если все же авария? Или климатический феномен, поток метеоритов, смена полюсов? Массовые галлюцинации?..»
«Допустим, — сказал он себе. — Ну, выставлю себя идиотом. Турнут с должности. Оштрафуют. Едва ли посадят. Но когда на другой чаше весов жизни людей, решение принять легко».
Он знал, что не спасет всех, только надеялся, что в эти же минуты ктонибудь другой в соседнем районе или городе начинает действовать — пусть без всякой координации, на свой страх и риск, но быстро и грамотно. Это последнее, что оставалось в их силах.
Над городом грохотало и рокотало, как в самую сильную грозу. На горизонте, там, где вид не заслоняли ряды двенадцатиэтажных домов, Демьянов заметил — или ему только померещилось? — частые сполохи пламени и несколько дымных столбов. Пораженные цели.
Надо было торопиться.
Вдруг его однокашник ошибся и война еще не окончена. Но радоваться ли этому?
Если она продолжается, то враг может пустить в ход чтонибудь посерьезнее крылатых ракет.
Темно, хоть глаз выколи. Только гдето далеко брезжит свет. Там выход. Туда надо идти.
Паники не было. Паника приходит не сразу. Ей всегда предшествует просто страх.
Были крики отдельных истеричных дам. Детский плач. Опасливое перешептывание. Слова «авария», «катастрофа» и «теракт» повторялись людьми на разный лад.
Любой из знакомых, увидев Чернышеву в этот момент, поразился бы перемене. Девушка внутреннее подобралась, от ее былой беззаботности не осталось и следа. Она знала, чем опасна давка в тесном помещении. Знала о паре-тройке случаев, когда натиск обезумевшей толпы — как раз в подземном переходе — заканчивался десятком погибших и множеством покалеченных. Единственным поражающим фактором такой ЧС становилась глупость самого человеческого стада.
Откудато снизу тянуло холодком. Девушка почувствовала, как ее руки покрываются гусиной кожей. Она держалась в середине людского потока, пресекая попытки оттеснить себя на его периферию, поближе к стеклянным витринам. Это был не цинизм, а трезвый расчет. Пусть лучше она потом будет оказывать кому-нибудь помощь, чем ктото другой — ей. Она сможет, хотя бы попытается. Чертовы киоски! Куда смотрели власти, почему не позаботились выкинуть их отсюда?
— Назад! Разойдись! — внезапно раздалось вдалеке. — Дорогу!
Темноту прорезали лучи нескольких фонарей, по плитам коридора загромыхали сапоги. Люди ошарашенно смотрели на несущихся на них из полумрака солдат, пятились, жались к стенам. Сразу нашлось свободное место, и Чернышева поняла, что толпа на самом деле совсем неплотная, рыхлая. Так что давки опасаться вряд ли стоило.
Солдат было много. Не меньше сотни. Они быстро пробежали мимо и скрылись в темноте.
«Наверно, учения какието», — решила Маша и потянулась вслед за остальными. Свет впереди приближался, но очень медленно. Скорость бредущих в темноте людей не превышала пары километров в час.
Девушка преодолела половину расстояния, когда душераздирающий вой заставил ее, как и всех вокруг, застыть на месте. Он был настолько громким, что первым побуждением было заткнуть уши, закрыть глаза и спрятать голову в песок, хоть Машенька была не из робких. К счастью, это продолжалось всего секунд двадцать, иначе ее барабанные перепонки не выдержали бы. Оглушенно мотая головой, девушка продолжила движение. Подругому и нельзя было — сзади напирали, хотя теперь уже не так уверенно, будто толпа замедляла ход, сбиваясь в плотный ком. Оставалось всего метров десять, когда она неожиданно остановилась и даже слегка подалась назад.