Я вернулся к своему «войску», велел властно, мне терять нечего, и так никто не любит:
— Костры не разжигать, не шуметь, как стемнеет — наступаем. Когда пойдем на штурм — ни звука. Первый, кто закричит — лишится головы, выиграем или проиграем, но первым лучше не быть, все согласны?
Мне не ответили, но по глазам видно, что слова достигли ушей, а там глядишь, и до мозга доберутся.
Хотя авторитета моего не осталось совсем, а Валет своим как-то не очень пользуется, как я совестью. Отвел его в сторону:
— Надо поговорить.
— Говори, — буркнул он.
— Скажи, — прямо спросил я, — ты правда веришь этому «братству»?
— А почему я должен не верить? — удивился он.
— Да это же просто сброд! Такой как люди у нас за спиной, только еще более жадный! — негодовал я. — Любые идеалы для них чужды. Ты же был там, у них всё завалено ненужными украшениями и дорогими вещами. Раз такие борцы за добро и справедливость, почему не раздали беднякам?
Валет отмахнулся, разворачиваясь чтобы уйти, но я со злостью дернул назад. Зашипел с такой злостью, что на нас стали оглядываться:
— Пользуя это отребье, они добьются новой наживы, а потом и их под нож. А с ними может и нас!
Валет нахмурился, спросил с вялым интересом:
— К чему ведешь?
— К тому, что не тем мы заняты! — рыкнул я, — а это задание прямое доказательство того, что братство просто притон разбойников.
Валет отрицательно покачал головой:
— Гриф верно сказал, нельзя выдавать каждому встречному место Братства и принимать всех подряд. Они ведь и о нас с тобой думают, Альнар….
Я попытался возразить, но он перебил:
— Гриф сказал, что этот народ не забудет наших лиц, и мы не в безопасности, теперь либо они союзники, либо враги. Потому — третьего не дано, я поступил бы так же, а ты тем более.
— Да какая разница, что он сказал или как бы я поступил, — сильнее закипело внутри, — а если и нас пустят под нож? Что тогда? Это не благородные рыцари, не графы, герцоги и прочие, это разбойники, деревенские холопы, их слова — пустой звук, а на месте чести у них пустое место!
Валет дернулся как от пощечины, а я поздно понял, что выбираю не те слова, но что сказано — то сказано.
— Я не считаю, что понятие чести присуще только богатым, — процедил сквозь зубы он.
— Валет, — поднял я руки, — я совсем не это имел в виду….
Не успел договорить, что рыцарями становятся, как правило, обычные воины, отличившиеся в сражениях, а самые великие из них никогда родословной-то не имели, все выходцы из малых сёл и деревень.
Валет оборвал меня и на одном дыхании выдал:
— Судя по тому, что ты и пальцем не шевельнул, чтобы спасти ту девочку, твоя честь тоже под большим вопросом!
Я сперва опешил, но затем ярость хлынула с ужасающей силой, он ведь знает, что я был далеко от девчонки! Уже хотел выплеснуть всё, что думаю про него, это братство и прочее, но он, бросив на меня презрительный взгляд, ретировался, а моя злость не найдя выхода пряталась куда-то в меня. Я это чувствовал и только сильнее злился, на себя, на ситуацию и на этого деревенского дурня.
А самое гадкое, что я и сам не уверен, стал бы спасать ту девчонку…
Дождавшись ночи, выступили к лагерю. Я быстро разбил людей на четыре группы, поставив самых смышленых во главу двух из них. Третью повел Валет, отобрав людей самостоятельно, а четвертую я, тех, кто вообще согласился пойти со мной. Таких, правда, нашлось всего четверо, один из которых хромой, да девка с теми мордоворотами. Я снова позвал Валета, тот нехотя подошел:
— Обойди лагерь со своими людьми, во-о-он там самые темные участки, помогите друг другу перебраться через частокол.
— Почему мы? — хмыкнул он, напрашиваясь на комплимент.
— Потому что с тобой ушли самые разумные, — не обращая внимания на его тон, ответил я.
— А ты?
— Когда окажетесь на той стороне, просто ждите сигнала. Есть одна мысля, попробую оттянуть на себя людей в лагере. Только не нападайте сразу, а то нас вырежут. Дождитесь, когда большинство воинов уйдут к воротам, и тогда займите более удачные позиции. Когда услышишь сигнал, не теряй времени, ты понял? Не раньше, чем я скажу что-то, что будет предельно ясно — нападай, я говорить буду много, не перепутай!
— Ладно, если уж умнее ты ничего не придумал…
Я снова проглотил вертящиеся на языке слова, выдавил:
— Увы, ничего… Я же городской…
Не люблю ночь, видимость плохая, весь мир будто картина абстракциониста, всё широкими мазками. Луна едва пробивается сквозь густоту деревьев, только лагерь освещается достаточно, что бы мы спокойно следили за передвижениями внутри. Валет увел за собой большую часть людей, и вскоре, я едва различил в темноте какое-то движение возле частокола. Для тех, кто стоит у факелов — там тьма тьмущая.