Оставшуюся группу под предводительством мордатых я отправил с двух сторон от единственного входа. Велел вжаться в стенку, даже не дышать. Только хромого отправил на другую сторону леса, объяснив, что кто-то должен наблюдать за диспозицией и отходными путями.
Вскоре остались только я и девка, та непонимающе поглядывала на меня и все чаще сжимала нож в изящной руке:
— Спокойно, мисс, не надо нервничать, тебе предстоит главная роль в этом спектакле, уж не подведи.
Мы спустились с горы и, метрах в двадцати от ворот, я снял топор, трава послушно спрятала его, нож у девчонки тоже пришлось отнять:
— Слушай внимательно, — начал я, специально не спрашивая имя. Убьют — не жалко, вроде как, даже не знаком… — Мы муж и жена, заблудились в лесу, идем напрямик в лагерь, ты больна. Очень больна. Сделай болезненное лицо, да не сонное!
Девушка старалась изо всех сил, но её простая красота никак не вяжется с болезненным видом. Я взял ком грязи и старательно размазал ей по лицу, налепил на волосы. Вот теперь у неё появился нездоровый вид, выглядит так, будто сейчас набросится, быстро успокоил:
— Тихо-тихо, я не издеваюсь, так надо.
— Я поняла, что так надо, — взбесилась она, выплевывая комочек земли, — но на обратном пути я тебя в этой грязи утоплю, сволочь!
Ой, а она еще и говорит, усмехнулся я в душе, но сказал строго:
— Ты больна, забыла? Идем в центр лагеря, я сделаю все сам, а ты просто держись за меня, не бойся, поняла? И не смотри так злобно, это взгляд здорового человека, а ты больна!
Мы пошли к лагерю и страх медленно нарастал в её глазах, а лицо белело от ужаса, не думала, что в правду придется идти. Поначалу неохотно держалась за моё плечо, а теперь от страха вцепилась как удав, вид затравленный, что придало мне уверенности почему-то. Грудь выпятил, иду, бравый такой, она шепнула ехидно:
— Сделай лицо попроще, мы же заблудились!
Краска стыда залила лицо, даже пятки, наверное, заалели. Ну дурак, девчонка и та умнее. Старательно напустил на себя угнетенный вид, сгорбился устало.
Подошли вплотную к воротам, я все искал глазами, где же охрана, часовые? Видать дурни тут непуганые, похлеще меня… Им же хуже.
Дошли уже до середины лагеря как сзади гавкнули так, что я едва не пустил лужу, а девка, наверно, пустила:
— Стой, кто идет?!
— Господин, — поклонился я как можно ниже, утаскивая за собой девчонку, — господин, мы заблудились, приютите на ночь. Жена больна, не можем идти…
Воин быстро подошел, взгляд скользнул по телу девчонки, грязно облизнулся:
— Ты пошел вон, а её приютим. Ванд, иди сюда. Ванд!
Серая штора палатки откинулась, вышел заспанный воин, морда опухла, красные щеки блестят жирно, лениво протер поросячьи глазки, пасть растянулась в зевке:
— Ну, что еще?
— Смотри, какой подарок, — ухмыльнулся первый, — ты сегодня весь день жужжал, как хочешь в город в свой курятник, а тут курочка сама прилетела.
Девчонка затряслась и еще сильнее вцепилась мне в руку. Я быстро перевел внимание на себя:
— Господин, — снова поклонился я, спина не переломится, — мы заблудились, можно мы передохнем в вашем лагере, кормить не надо, просто посидеть у костра.
Тот, которого назвали Вандом, расплылся в улыбке:
— Конечно, ты иди к костру, а твоей жене я даже постель погрею.
Из палаток стали выглядывать с интересом, я и так говорил громко, а тут стал почти кричать, что б уж точно все проснулись:
— Она больна, господин, осторожнее, меня не спасти, а вы лучше не прикасайтесь.
Девчонка сразу закашлялась, даже глаза покраснели, вся разом ссохлась, скрючилась как старуха. Подумать только, как быстро в ней проснулась актриса. Видать это умение в каждой женщине, особенно когда зажали в угол.
Ванд в шаге остановился, отдернул протянутую руку:
— Больна, говоришь, чем же?
— Никто не знает, господин, — честно соврал я, — нас потому и выгнали из деревни, люди помирают, как только к ней прикоснутся, а она всё никак не отмучается.
Воины, окружившие нас, отшатнулись, а простые строители вообще отбежали. Один крикнул:
— Да у нас в деревне тоже как-то люд помирать стал, так пока не сожгли одну-то, все так и мёрли, так и мёрли….
Ванд насторожился, глазки мечутся, как и душонка, между похотью и страхом. Я добавил задумчиво: