Перед нами типичный американский волк-одиночка, неуемный скиталец, завсегдатай третьесортных отелей и дешевых закусочных, бесцельно кружащий по стране, собиратель ран и травм, которые потом с нежностью вспоминаются вновь и вновь. Если кто его и интересует, так это собственная персона. Настоящее имя Берни — Карл Бирстоун, и под этим именем он прожил в Чикаго с двадцати пяти до сорока шести лет, ведя тайную войну, в ходе которой творил нехорошие дела ради собственного удовольствия. Карл Бирстоун — самый большой секрет Берни, ибо он не может позволить, чтобы кто-то узнал о его прошлой жизни; ведь его прежнее я по-прежнему живет в его теле. Ужасные удовольствия Карла Бирстоуна, его грязные делишки одновременно удовольствия и делишки Берни, поэтому он должен прятать их в темноте, там, где только он один может их найти.
Так в чем же разгадка чуда, которое лицезреет Шустрик?
Этот Карл Бирстоун нашел способ выбираться из глубин подсознания Берни и устанавливать контроль над его телом. В конце концов, в человеческой душе бесконечное число комнат, одни огромные, другие — не больше чулана для щеток, одни закрыты, другие залиты ярким светом. Мы наклоняемся ближе к вздувшимся венам, торчащему носу, кустистым бровям. Мы углубляемся в облако вони, чтобы изучить эти интересные глаза.
Они — что черный неон, поблескивают, словно лунный свет на влажном берегу реки. Они светятся нездоровой радостью, такое ощущение, что они не совсем человеческие. Больше сказать о них, пожалуй, нечего.
Губы Берни двигаются, он все еще улыбается, если можно назвать эту гримасу улыбкой, но уже начал что-то шептать. Что же он говорит?
— ..они сабиваются в свои гребаны норы и закывают свои глаза, они вересят в уфасе, мои бетный потеяныя детти… Нет, нет, это им не помогет, не так ли? Ах, эти оганы, да, эти прекасные оганы, што за зрелише, прекасные оганы на косре, как они гокят, как они обухликаются.., я вижу дыу, плафя такые яртыя…
Возможно, это слова Карла Бирстоуна, но разобрать его бормотание нелегко. Давайте лучше проследим за взглядом Берни, в надежде, что он подскажет нам, почему так заволновался старик. И возбудился, мы видим это по приподнявшейся над известным местом простыне. Он и Шустрик, похоже, реагируют синхронно, поскольку у обоих «инструмент» принял боевую стойку, но если у Шустрика это произошло стараниями знающей свое дело Ребекки Вайлес, то Берни достаточно увиденного в окне.
Вид из него едва ли сравнится с прелестями мисс Вайлес. Голова Чарльза Бернсайда чуть приподнята над подушкой, он смотрит на лужайку, по периметру которой растут клены, за которыми начинается густой лес с раскидистыми дубами. Среди них, правда, белеет несколько берез. По высоте дубов и породам деревьев мы знаем, что это — остатки лесов, которые не в столь далекие времена покрывали эту часть страны. Как и все древние леса, те, что находятся к северу и востоку от «Центра Макстона», могут многое рассказать, если бы кто-нибудь услышал их голос. Под их зелеными кронами время и умиротворенность обнимаются с кровопролитием и смертью. Невидимое глазу насилие не прекращается ни на мгновение. Усыпанная прошлогодней листвой земля скрывает миллионы и миллионы разбросанных костей, лежащих послойно.
Все, что растет и расцветает, кормится тем, что гниет. Одни миры вращаются внутри других, великие вселенные сосуществуют друг с другом, и каждая несет изобилие и катастрофу своим ничего не подозревающим соседям.
Чем Берни так увлекли эти леса? Что, увиденное в них, возбудило его? Или, учитывая, что тело Берни сейчас не принадлежит ему, о чем думает Карл Бирстоун, прячущийся за глазами Чарльза Бернсайда?
Берни шепчет: «Лизы в лизьих нодах, крызы в крызиных нодах, гиены воют на путой шелудок, аха, охо, бедны, бедны мои други, кто, кто дат вам ковавую пишу…»
Больше нам тут, похоже, делать нечего.
Пусть Берни бормочет и дальше.., с нас достаточно. Пора нам глотнуть свежего воздуха. Так что летим на север, над лесом. Лисы в лисьих норах и крысы в крысиных норах могут выть, это правда, но вы ведь никогда не слышали о том, что в Западном Висконсине обитают голодные гиены. Гиены всегда голодны. И никто никогда их не жалеет. Трудно, знаете ли, жалеть существо, которое кружит вокруг добычи других хищников, ждет, пока те насытятся, чтобы подобрать остатки мертвечины.
Улетаем сквозь крышу!
В полутора-двух милях к востоку от «Макстона», где вдоль шоссе № 35 растет густой лес, есть узкая проселочная дорога.
Лес тянется вдоль шоссе еще на сотню ярдов, а потом уступает место поселку на две улицы, построенному тридцать лет назад.
Баскетбольные кольца и качели ждут во дворах. На подъездных дорожках к домам на Шуберт и Гейл-стрит — двух— и трехколесные велосипеды, самокаты, автомобили. Детям, которые ими пользуются, снятся сладости, щенки, круговые пробежки в бейсбольных матчах, путешествия по неведанным местам и многое другое, не менее интересное. Спят и их встревоженные родители, которым этим утром предстоит прочитать статью Уэнделла Грина на первой полосе «Герольда».
Но нас сейчас больше интересует уходящая в лес проселочная дорога, пожалуй, даже не дорога — одна полоса. Даже с высоты можно сказать, что дорога эта частная и в последнее время не используется. Она петляет по лесу, а в трех четвертях мили от шоссе № 35 исчезает. С высоты нашего полета — дорога эта — тонкая линия, проведенная твердым карандашом, требуется орлиный глаз, чтобы разглядеть ее. Но кто-то затратил немалые усилия, чтобы прочертить эту линию на карте леса. Пришлось вырубить и вывезти деревья, выкорчевать пни. Если это делал один человек, такая работа потребовала многие месяцы тяжелого физического труда. Результат этих немалых усилий и есть дорога, скрытая от посторонних глаз. Если внимание на мгновение рассеивается, она исчезает из виду и ее надо снова искать.
На ум приходят мысли о гномах и их рудных жилах, о тропе, ведущей к золотому кладу, спрятанному драконом, о сокровищах, путь к которым заколдован. Нет, конечно, рудные жилы гномов, золотые клады драконов, заколдованные сокровища — это все детские игры, но, спустившись ниже, мы видим у начала дороги потрепанный временем щит с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», доказательство того, что дорога что-то да охраняет, пусть и частную собственность.
Полюбовавшись на щит-указатель, мы перемещаемся к глухому концу дороги. Несмотря на тень под деревьями, возникает ощущение, что мы видим впереди что-то более темное в сравнении с окружающим лесом. Аха, охо, повторяем мы про себя бессвязное бормотание Берни, что же это перед нами? Стена? Оставив позади поворот, понимаем, что треугольник темноты, практически полностью скрытый сверху кронами деревьев, островерхая крыша. И только вблизи становится ясно, что перед нами трехэтажный деревянный дом, чуть скособочившийся с просевшим крыльцом. Дом этот определенно давно уже стоит пустой, даже внешне он отличается от других домов. Сразу чувствуется, что новым жильцам он будет не рад. Второй щит с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» на накренившемся столбе только подтверждает наши догадки.
Островерхая крыша прикрывает только центральную секцию дома. Слева двухэтажная пристройка уходит в леса. Справа к дому примыкают вроде бы большие сараи. Странное впечатление производит этот дом. Должно быть, у архитектора отсутствовало чувство симметрии. Непонятно, что он пытался выразить своей постройкой, но дом и не хочет, чтобы кто-то получал ответ на этот вопрос. От кирпичей и досок веет монолитной неуязвимостью, несмотря на то, что время и погода нанесли дому заметный урон. Очевидно, дом строили в поисках уединения, может, даже изоляции, и он по-прежнему отвечает этим требованиям.
Самое странное, с того места, откуда мы смотрим на дом, он вроде бы окрашен черным. Не только доски, но каждый квадратный дюйм наружных поверхностей: крыльцо, нащельники, карнизы, сливы, даже рамы. Черный дом, от фундамента до конька. Такого просто не может быть. В этом добросердечном, гостеприимном уголке мира даже самый безумный строитель-мизантроп не стал бы превращать собственный дом в его темную тень. Мы плывем чуть выше уровня земли, вдоль узкой проселочной дороги, в направлении дома…