В нём продолжали жить лишь воспоминания – единственное, что ещё оставалось в его распоряжении. Неспешной смутной чередой, точно вереница призраков, перед его омрачённым внутренним взором одно за другим, в стройной последовательности, проходили события этого дня, с того самого злосчастного мгновения, когда он вышел из дому и задержался ненадолго у подъезда, шныряя скучающим взглядом по двору в поисках своих товарищей. Он бесконечное количество раз задавался одним и тем же не имевшим ответа вопросом: почему тогда, в самом начале, не обнаружив в пределах видимости своих друзей, он не повернулся и не возвратился домой? Ведь тогда ничего этого – того, что произошло с ним потом, и происходит сейчас, и произойдёт вот-вот, через миг-другой, – не случилось бы! Всё закончилось бы не начавшись, и он был бы теперь у себя дома, спал бы в своей постели и знать бы ничего не знал о чёрном, похожем на гроб доме на окраине города и его мерзких обитателях.
Затем перед ним вновь отчётливо, во всех деталях предстала сцена встречи и знакомства с неизвестной красавицей в сквере. И опять он изумлялся и недоумевал: почему ничто – предчувствие, интуиция, пресловутый «внутренний голос» или что-нибудь ещё в этом роде – не предупредило его о грозившей ему опасности? Почему ничто не насторожило, не встревожило его? Почему ни малейшее подозрение не шевельнулось в нём? Ведь в таком случае, возможно постояв и полюбовавшись ещё немного симпатичной незнакомкой, он, после некоторых колебаний и борьбы с самим собой, подчинившись спасительному внутреннему предупреждению, всё же нашёл бы в себе силы отвести от неё загоревшийся вожделением взгляд и уйти. И тогда он никогда не узнал бы её страшной тайны, остался бы в неведении того, кем она является на самом деле, какая чёрная, поистине демоническая сущность скрывается за ангельской внешностью. А ей пришлось бы в этот вечер дожидаться следующую жертву её чар, другого несчастливца, которому вместо него суждено было бы оказаться сегодня в этом тёмном душном подвале и, как он сейчас, в тоске и муке дожидаться своего смертного часа.
И, наконец, ему вспомнился третий, заключительный эпизод, имевший место перед тем, как случилось непоправимое. Тот момент, когда он в изумлении остановился возле дома, к которому привела его незнакомка, до крайности удивлённый его неприглядным, запущенным видом. Почему же, вопрошал он себя, даже тогда, когда он увидел это убогое заброшенное жилище, годное лишь на то, чтобы быть прибежищем нищих и бродяг, он не засомневался, не насторожился, не догадался, что нормальные люди не станут жить в этой мрачной берлоге и что ничего хорошего его здесь не ждёт? Почему в этот самый последний миг, когда он ещё мог спасти себя – для этого ему нужно было просто повернуться и уйти прочь! – он не сделал этого?
Но он не сделал. Ничего не сделал для своего спасения. Ничто не предостерегло его (кроме разве что внезапно «заговорившей» осинки), ничего в нём не шевельнулось, внутренний голос – если только он вообще есть – молчал. Точно злой рок упорно и последовательно, без труда преодолевая все возможные препятствия, вёл его в западню, из которой, как бы он ни старался, ему уже не вырваться. Чем больше Гоша думал об этом, тем более убеждался, что с самого начала этой истории у него не было шансов на спасение, на благополучный исход. С самого начала он был обречён, словно какая-то могущественная неумолимая сила, противиться которой бесполезно и бессмысленно, на не ведомом никому высшем суде приговорила его к смерти и приговор непременно должен быть приведён в исполнение.
Значит – смерть?! Конец всему! Вечный покой, пустота, небытие… И ему надо спокойно, безропотно принять эту мысль, смириться, покориться непостижимой и непонятной ему высшей воле?.. Да, наверное, именно так. Иного ему не дано. Все пути к спасению для него отрезаны. Осталась лишь одна дорога, на которую, сам того не ведая, не подозревая ничего дурного, он вступил, выйдя сегодня после обеда из дому. Дорога, приведшая его на край пропасти, куда ему суждено низвергнуться спустя минуту-другую…
Чуть приподняв голову и опёршись подбородком на сплетённые пальцы, он устремил пустой, невидящий взгляд в расстилавшуюся перед ним глубокую могильную тьму. Его знобило, кружилась голова, кровь стучала в висках. Ему чудилось порой, что каменные ступеньки, на которых он сидел, проваливаются вниз и он проваливается вместе с ними. Ему казалось, что он умирает…
И в этом разбитом, полубессознательном состоянии, когда он балансировал на тонкой грани между явью и небытием, всё более отдаляясь от первой и неуклонно приближаясь ко второму, последними связными мыслями, слабыми, тускнеющими вспышками озарявшими его истомлённый, расстроенный мозг, были смутные, щемившие сердце воспоминания о близких ему людях, оказавшихся сейчас для него такими бесконечно, безнадёжно далёкими. Родители, родственники, друзья, знакомые – все они остались где-то там, в большом мире, мире живых. В то время как он, по сути, находился уже по ту сторону жизни. Его мир сузился до размеров тёмного сырого подвала, в котором он доживал свои последние, утекавшие капля за каплей мгновения. И в том огромном внешнем мире, в который ему уже не суждено вернуться, никто, ни одна живая душа не знает, не догадывается, даже представить себе не может, где он сейчас. И, вероятнее всего, никто так никогда и не узнает, что с ним случилось этой душной июльской ночью, какая участь его постигла, куда он так неожиданно и непостижимо сгинул. Это навсегда останется тайной – не первой и, возможно, не последней – старого чёрного дома, притаившегося за высокими ветвистыми деревьями у излучины реки…