Стас поднял глаза и спокойно, даже как будто равнодушно взглянул на ту, с которой ещё совсем недавно так хотел познакомиться, – на остервенелую, дрожавшую от ярости Алину, стоявшую у стены возле выключателя и потрясавшую ножом. Вперив в него ненавидящий, метавший молнии взор, она осыпала его ругательствами и проклятиями и продолжала призывать «папку» расправиться с убийцей Мэнсона, испустившего к этому времени дух.
Услышав за своей спиной тяжёлые шаги и сиплое дыхание, Стас обернулся и увидел в паре метров от себя могучего, обнажённого по пояс, разрисованного затейливыми татуировками атлета, державшего в руке толстую увесистую дубину и угрюмо, из-под низко нависших бровей глядевшего на него. Стас сразу же понял, кто перед ним, чуть усмехнулся и даже, будто здороваясь, слегка кивнул мощнотелому «папику», взглядом специалиста окинув его впечатляющую, необычайно развитую мускулатуру и отметив про себя, какая, должно быть, силища таится в этом громадном, бугристом, точно обломок скалы, теле. И сразу вслед за этим у него возникло ещё одно, довольно тревожное соображение, от которого по коже его пробежала лёгкая дрожь, а в сердце, словно холодная ядовитая змея, вполз страх. Он понял, что, как бы силён ни был он сам, этот огромный, татуированный, как папуас, громила с застывшим бездумным лицом и тупым, бессмысленным взглядом пустых мутных глаз неизмеримо сильнее его и предстоящая схватка, вероятнее всего, закончится для него печально.
Эта мало обнадёживающая мысль, молниеносно промелькнувшая в его мозгу, заставила его нахмуриться и невольно отступить на шаг. Когда он шёл сюда, полный самых смелых и дерзких планов, окружённый десятком друзей, спокойный и уверенный в себе, ему и в голову не могло прийти, что все его планы так стремительно и бесславно рухнут и он в конце концов окажется с глазу на глаз с грозным безмолвным «папиком», которого им так ярко описал Гоша. Один на один! Только он и этот мрачный звероподобный верзила с выдающимися надбровными дугами, квадратной челюстью, необъятной выпуклой грудью и длинными, как у обезьяны, мощными ручищами, в одной из которых была зажата тяжёлая продолговатая бита, способная раскроить любой, даже самый крепкий череп. Да ещё бешеная, пылавшая к нему лютой ненавистью девица, не спускавшая с него глаз и, очевидно, ждавшая лишь подходящего момента, чтобы вонзить свой уже омоченный в крови нож ему в спину.
Он ещё додумывал эти сумрачные, смятенные думы, когда хозяин перешёл в наступление: быстро шагнув вперёд, он замахнулся дубиной и, по своему обыкновению, попытался опустить её на голову Стаса. Тот увернулся и, почувствовав прилив суровой, отчаянной решимости, которую всегда ощущал в экстремальных ситуациях, взмахнул ножом и резанул противника по руке. «Папик» взревел от боли и ярости и с удвоенной энергией, вновь вскинув дубину, бросился на врага.
На этот раз Стасу не удалось избежать удара: он пришёлся ему по запястью и заставил его невольно разжать кулак и уронить нож. На несколько мгновений пострадавшая рука онемела и утратила способность действовать. Однако Стас в драке одинаково искусно мог орудовать обеими руками: потеряв ненадолго правую, он не растерялся и левой нанёс противнику мощнейший прямой удар в челюсть.
«Папик» вздрогнул и отшатнулся. Дубина выпала из его руки. На его бесчувственном каменном лице показалось что-то похожее на удивление и растерянность. В какой-то момент могло показаться, что он сейчас потеряет равновесие и грохнется наземь. Но он устоял. Смахнув выступившую на разбитых губах густую тёмную кровь и выдавив из себя что-то невразумительно-угрожающее, он весь напрягся, напружинил свои железные мышцы, ставшие от этого ещё более рельефными и внушительными, как бы собрав все силы в комок, и, склонив голову, точно бык, бросающийся на красную тряпку, с глухим утробным рычанием ринулся на соперника.
Стас сумел избежать столкновения с рассвирепевшим громилой. Он резко уклонился в сторону, схватил валявшийся на полу стул и обрушил его на голову неприятеля. Стул разлетелся на куски. Голова же «папика», по-видимому, такая же крепкая, как его дубина, нисколько не пострадала. Он лишь на мгновение замешкался, тряхнул ею, выпучил мутные, налитые кровью глаза и, вновь набычившись и сжав пудовые кулаки, с утроенной яростью кинулся на врага.
И теперь Стасу уже не удалось увернуться. И хотя он смог устоять перед этим могучим, бешеным напором, он сразу же понял, с каким серьёзным и грозным противником столкнула его судьба. Огромные стальные лапы «папика» сжали его, будто тиски, и медленно, но неудержимо сдавливали в нерасторжимых, медвежьих объятиях, из которых не было никакой возможности вырваться. Стас, напрягаясь всем телом, обливаясь холодным потом, изо всех сил пытался разомкнуть их, но каждая такая попытка заканчивалась неудачей, лишь ещё больше изматывая его, лишая последних сил и, что было опаснее всего, постепенно лишая его надежды не только на победу – он с самого начала не очень-то рассчитывал на неё, – но и на избавление от гибели, которая всё более начинала казаться ему неизбежной. И чем сильнее эта мысль овладевала им, тем меньше воли и сил оставалось у него для борьбы, тем менее активно он сопротивлялся, тем большее смятение и отчаяние охватывали его…