Её еле слышный говор, содержавший глухую угрозу, замер, и в объятом мраком подвале снова установилась мёртвая тишина. И на этот раз сравнительно надолго, как, во всяком случае, показалось Гоше. Он уже подумал было, что Алинина мама, очевидно, такая же любительница поговорить, как и её дочь, высказала всё, что хотела, и больше не подаст голоса. Но ошибся: это была лишь небольшая передышка. Видимо, успокоившись после приступа ярости, она продолжила вскоре в прежнем исповедальном тоне, перемежаемом по временам то новыми вспышками гнева, то жалобными и слезливыми интонациями:
– Да, пожалуй, это верно: на меня и впрямь находит порой что-то такое… сама не могу понять что… Помутнение какое-то, или затмение… не знаю, как и назвать… Это и раньше случалось, но нечасто… да, очень редко… А вот после того как доченька моя, шалава блудливая, снюхалась с моим же муженьком, вот тут уж не выдержала, видать, моя бедная головушка! Поехала моя крыша… И самое интересное, что после этих приступов я совершенно не помню, что со мной было, что я делала… Ну а Алинка, понятное дело, расписывает это потом яркими красками! Наверняка половину выдумывает, чтоб сумасшедшей меня представить. Мол, посуду я бью, мебель крушу, и по полу катаюсь с пеной у рта, и криком кричу, и на людей кидаюсь… И пару раз якобы пыталась поджечь дом… Ну, не знаю, не знаю… – с сомнением протянула она. – Может, оно, конечно, что-то такое и было… А может, и не совсем… Моя бесценная дочурка и не то ещё может сочинить, чтоб избавиться от меня и упечь в дурдом. И развлекаться с моим мужиком на свободе!.. Но только ничё у них не выгорит! – прошипела она и язвительно захихикала. – Если уж мне суждено подохнуть, я подохну в своём доме, в своей постели… А для этих гадин у меня приготовлен сюрприз. Отличный сюрприз! Им понравится… Такого они наверняка не ожидают. И будут приятно удивлены…
Она опять ехидно рассмеялась, но почти сразу же смех перешёл в продолжительный удушливый кашель. Несколько раз он вроде бы утихал, но вскоре возобновлялся с ещё большей силой. Когда же наконец прекратился, она ещё какое-то время хрипела, отхаркивалась, стонала и, тяжело дыша, бормотала что-то невразумительное. Гоша смог разобрать лишь некоторые отрывочные фразы.
– Ох, хреново мне… совсем хреново… – шептала она, задыхаясь и хрипя. – Чую, недолго мне осталось… отнесут мои косточки на погост… А всё она, змея, шваль подзаборная… Она меня загубила, поедом съела… Ну, ничё, ничё… отольются тебе, доченька, мои слёзы… Мне б только добраться до тебя… до твоей лебединой шейки… Уж я б маху не дала… Рассчиталась бы с тобой за всё…
Минуло несколько минут, прежде чем она совершенно пришла в себя и смогла говорить более громко и связно. И на этот раз она обратилась наконец к тому, с чего незадолго до этого начала и что представляло особенный интерес для её единственного слушателя, – к событиям вчерашнего дня и своей роли в них:
– И вот вчерась с утреца нацепила, значит, моя дочурка свои побрякушки (уж не знаю, где она их раздобыла, не иначе ворованные) и отправилась, как обычно, в город. На охоту, как она говорит… И приволокла к вечеру какого-то пацанёнка. Совсем зелёный ещё, студент, наверно. Те, которых она раньше приводила, постарше были, посолиднее… Один, помню, даже с бородой… он-то, кажись, громче всех визжал, когда она ему уши отрезала… А этот, вчерашний, совсем не то, молокосос какой-то. С такого много не возьмёшь. Видать, привела его чисто для того, чтоб поизмываться. Потерзать молодое мяско! – И, с особенной интонацией произнеся слово «мяско», она рассмеялась глухим гортанным смехом, доносившимся как будто из глубокой ямы.
Гошу и этого смеха, и от того, что он только что услышал, мороз подрал по коже. Наверное, он действительно счёл бы себя счастливцем, – как, насмехаясь, назвала его недавно Алина, – если бы ему, по её же предсказанию, суждено было умереть, задохнувшись в дыму пожарища. Пожалуй, для него это в самом деле был бы наилучший исход. Раз уж не было ни малейшей надежды на спасение, оставалась только одна надежда – на относительно лёгкий уход из жизни. Он предпочёл бы сейчас всё что угодно, лишь бы не оказаться опять в руках этой безумной фурии и не испытать перед смертью то, о чём с таким смаком рассказывала её такая же полоумная, только на свой лад, родительница.
А последняя между тем продолжала вещать из темноты грубым лающим голосом, напоминавшим скрежет железа:
– А я, значит, в своей комнате была, на втором этаже. И через щёлку в полу наблюдала за всем. Как она его, значит, привела, парнягу-то этого, как оставила на кухне одного, как ввалился потом муженёк мой со своей дубиной и по башке его – хвать! – Тут она не удержалась и снова злорадно хохотнула. – Ну, а дальше уж не очень интересно было – как Алинка часа два лясы точила. Она всегда так делает – страх, значит, наводит. А потом уж за дело берётся… Но вчера что-то пошло не так, не как обычно… уж не знаю почему… Парнишку этого она немому велела оттащить в подвал, посулив заняться им попозже…