Фаина фыркнула:
— Ну, что тут думать? Ты же не замуж выходишь!.. Это над замужем двадцать раз надо подумать. А если представляется возможность деньгу зашибить, — так и зашибай! Чего долго думать? Ты должна сказать, дорогая, с нами ты или не с нами, — Фаина, кажется, начинала потихоньку терять терпение. — Ты должна выбрать между своим восемнадцатирублевым плащом и элегантным пальто, шитым лучшим мастером Питера, выбрать между койкой в общаге, пропахшей клопами, и вполне респектабельным домом.
Рита улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Чего улыбаешься? — осеклась Фаина.
— Это муж-писатель тебя научил так красиво говорить?
Фаина раздраженно махнула рукой:
— Это единственное, что он умел. Порой на кухню невозможно было зайти: сидит у окна и все говорит, ворчит, ругает всех и вся, начиная от машинистки в издательстве, кончая президентом… Послушайся моего совета, Ритка, если мужик тебе встретится говорливый, беги от него без оглядки, не то пройдет время, и он тебя заест… — Фаина заглянула Рите в лицо. — Так ты с нами?..
Рита вскинула брови:
— А разве я не с вами была до сих пор? Не с отделением? Разве я здесь не ко двору?
В глазах Фаины мелькнуло сомнение. Она отошла к окну, без интереса посмотрела во двор больницы. Сделала вид, что зевнула. У пантеры изогнулся змейкой красный язычок:
— Ну, ну… подумай еще немного. Все равно к нам придешь. Жизнь такая настала. Сама заталкивает: порох — в гильзу, а мясо — в мясорубку…
Прошло уже несколько дней, как Нестеров ушел из больницы, как похитил записи доктора Иванова. Налетчики в белых халатах больше не появлялись (Нестеров, однако, не забывал о них: топор, которым взламывали его дверь, теперь всегда лежал у него под диваном, можно сказать, — под рукой. Вопрос в том, смог бы Нестеров или не смог пустить его в ход?), а Владимир, согласившись с доводами Алексея Перевезенцева, в отношении врачей-убийц никакой инициативы не проявлял. Его думами сейчас полностью владела книга в зеленом переплете.
В «принципиуме», то бишь в основах научного труда Иванова Владимир уже разобрался. Иванову удалось составить своеобразную «живительную» смесь. В своих записях Иванов так и называл ее — «живая вода». Будто в сказке… Много компонентов (взаимосочетающихся и взаимоусиливающих) было в этой смеси. Часть компонентов оказалась зашифрованной. Их незашифрованных по меньшей мере три Владимиру были неизвестны: вещества белковой природы, по характеристикам своим близкие к гемоглобину. Как и гемоглобин, эти вещества могли вступать в нестойкие соединения с кислородом и углекислым газом. Вероятно, эта их способность и использовалась Ивановым в его опытах.
А в остальном — все понятно. Перфузия растворов… Оживление органов, частей тела, всего организма — как мечта человечества с древнейших времен!..
Интересная была, конечно, книжечка. И доктор Иванов в ней высказывал интересные мысли из области патофизиологии. Излагал он и свои мысли из области морали. Вот одна из них:
«Гений и злодейство — две вещи несовместные», — утверждает Пушкин. Но прежде, чем утверждать это, следовало бы поэту оговорить, что он понимает под злодейством. Что такое зло? И что такое добро? Маленькое зло во имя большого добра — не добро ли? Маленькое добро (псевдомилосердие), обратившись большим злом, — не само ли зло?.. Вот вопросы, которые должен задать себе гений. Но вопросы задавать не сложно. Гораздо сложнее, ибо нужно иметь мужество, — на некоторые вопросы ответить. На них отвечает гений Сальери: отсечь болящий член… во благо всего организма. Это ведь так просто: провести опыты над десятком-другим особей во благо всей популяции!..»
А вот и еще мысль:
«Это фашизм? Да… Но он обязан жить, если приносит человечеству пользу!..»
В прихожей зазвонил телефон. Нестеров ни от кого не ожидал звонка, поэтому не спешил в прихожую, полагая, что должна поспешить Ирина Андреевна (вот проблема: было бы благо или зло — сказать этой убитой горем женщине, что сердце Вики бьется и бьется рядом с сердцем Артура?). Но соседка, как видно, еще меньше была настроена общаться с кем-либо.
Пришлось Нестерову оторваться от опуса доктора Иванова и выйти из комнаты на звонок.
Нестеров удивился, услышав голос Риты:
— Вот приятный сюрприз!..
Голос Риты был грустный, а может (показалось), тревожный. Пожалуй, больше грустный, чем тревожный:
— Владимир Михайлович… Володя… — она помолчала несколько секунд. — Можно я буду вас так называть?
Нестерову было, действительно, приятно:
— Если предполагается дальнейшее общение, то даже нужно.