========== Полотно убийств ==========
На стене надоедливо тикали часы, съедая секунду за секундой время, отмеренное миру. Он не ведал, что, возможно, уже давно прекратил свое существование.
Человек глядел на свое отражение в зеркале, испытывая смешанные чувства: дорогой костюм неплохо на нем сидел, но такую одежду он не носил уже несколько лет. Она напоминала ему о том существе, которым он являлся до своего превращения, до обретения своей истинной сущности, как ему казалось. Да еще такое облачение ничуть не подходило для выполнения заказов босса. Впрочем, это только мафиози считал, что он господствует над маньяком, на самом деле просто удачно попался.
Для него тоже готовилась зарубка, может, на предплечье, может, на ноге: большего самодовольный глупец с тонной денег не заслужил. На кожу головы маньяк наносил напоминание о самых ценных экспонатах — несколько длинных глубоких шрамов пересекали выбритый череп, переходя зазубринами на лоб. Каждая отметка — это человек. По три-четыре черточки и поперечная перекладина, как в кеглях сет.
Впрочем, какое-то время можно было служить и боссу. Разве только этот серый костюм надевать не хотелось, потому что из зеркала глядел странный гибрид себя прежнего и настоящего. Прежний, вероятно, в ужасе бежал бы от нынешнего, не ведая, что не скрыться, если выбран целью.
Прежний умел носить такие вот строгие пиджаки, всегда спокойный, с прямой спиной, деловой и деятельный до отвращения. Странно, что ныне в зеркале отражалось бледное лицо без бровей, потому что он сбривал и выдирал все начисто, готовя место для особо важных персон. Да, самых неуловимых он пообещал себе нанести на лицо, зачеркнув три шрама на лбу.
Его тело — это холст его убийств, карта, полотно. А преступления — почти искусство, краски и палитра. И чтобы быть маньяком, тоже надо иметь недюжинные способности, постоянно тренировать тело, постоянно анализировать обстановку, чтобы не попасться, планировать побеги в случае поимки. Для этого необходима стальная воля, еще не помешает холодный рассудок, которым он обладал, иначе не руководил бы в двадцать пять лет собственной компанией. Но казалось, что тогда существовал не он, а только один из этих мертвецов. Зато теперь-то! Теперь он стал почти спасителем, он освобождал души из этого города, а тела оставлял так, чтобы создавалось впечатление, словно они продолжают существовать. Разве что-то менялось для них? Забавные застывшие картинки. Вот один прислонился к телефонной будке, словно собрался звонить, или вот трое других расселись за столом, раздавая карты. Словно в галерее восковых фигур, издали даже не понять, что у всех перерезано горло и вокруг нанесены метки, такие же, как на теле — фирменная подпись.
Часы на стене все тикали — так-так, тик-так — а время не шло, оно вязло в этом тягучем пространстве черного города, который во снах виделся мертвым, наполненным зомби. Они стояли и сидели в причудливых позах, которые часто убийца воплощал в реальность, а при пробуждении совсем не осознавал разницы между видениями и настоящим.
Стрелки отмеряли новый круг повторения, время казалось осязаемым, осевшим на кончиках пальцев, что почти на автомате завязывали галстук. Маньяк смотрел на себя в зеркало, придвигаясь все ближе к перечеркнутой трещиной обманчивой глади, не ведая, кто это отражается. Да еще, как назло, во внутреннем кармане нашлась старая фотокарточка. Кто ее туда мог положить? И зачем? Фотографии казались необходимым атрибутом всех этих трусливых марионеток, потому что у них не хватало памяти, чтобы без помощи машин сохранить в сознании, что с ними творилось. У живых должна быть настоящая память, так что — еще один аргумент в пользу его теории.
Минута за минутой время барахталось в расколотом стекле зеркала. На фотографии застыл странный улыбающийся человек с веселыми глазами и белокурыми волосами. В мутном отражении — кривая ухмылка некого создания с нервно бегающими расширенными глазами, что, как пики, цеплялись за каждый предмет, выслеживая новую жертву. Вокруг них красовались лиловые до красноты синяки. Еще бы! Те, кто считали его сумасшедшим, когда-то пытались лечить, накачивая мерзкими препаратами, навешивая цепи. Но этим зомби ничего не удавалось, потому что он знал лучше них, что есть настоящее. Он ловко сбегал, не ведая о своем сумасшествии. Они все тоже стояли одной ногой в безумии, они желали, чтобы хоть что-то изменилось, кто тайно, кто явно. Поэтому он приходил к таким же оторванным от самих себя и освобождал их. Гибель ведь тоже радикальное изменение?
Время бежало, но для мертвецов оно не важно, хоть им чудится, словно они вечно опаздывают. У них нет времени. Ни у кого нет времени!
Проклятый старый пиджак, который приходилось надевать на прием для устранения очередной цели босса: мафиози на этот раз навязал свои методы. Нет, первый и последний раз! Да и босса пора бы уничтожить. А куда потом? Чутье подскажет, как еще развлечь себя. Единственное, что имеет смысл — это продолговатые зарубки.
Время все покажет, оно все ведает, ничего не говоря. Бессмысленно.
Человек слегка нахмурился, глядя на тех двоих, что остались на фотографии неизменными. Вдоль позвоночника прошла волна неприятного холода, отозвавшаяся где-то в легких, что располагались вокруг черной дыры. Да-да, под грудиной вместо сердца жила пустота, он только ее и ощущал, хоть невозможно чувствовать ничто. Она им руководила, подсказывала идеи новых способов уничтожения, все более изощренных с каждым годом. Постепенно преступления стали не атрибутом теории, а самоцелью.
А с фотографии глядел радостный успешный молодой человек и двое его родителей. Все трое покойники. Двое по-настоящему, а третий слушал перед зеркалом, как тикают часы. Двое на фотографии… Из-за их случайной гибели все и началось, что-то сдвинулось, что-то щелкнуло, выкачав всякую радость существования. Потом азартные игры, растрата огромного состояния, поиски хоть каких-то ощущений. И случайное убийство какого-то тупого вора. Но нет, он ничуть не жалел о своем появлении в новом качестве, о том, каким он стал, на что направлял все ресурсы своего рассудка. Тогда, перехватив нож грабителя и заглянув в те звериные глаза, маньяк уловил ужасное очарование смерти, все ее величие и красоту. И то, что кроме нее ничего нет, все конечно, все подвержено тлению, разложению…
У часов, кажется, батарейка села, они больше не тикали, не надоедали, а то уж хотелось метнуть в них нож. Кажется, сами испугались. Да, его боялось даже время, потому что он не ведал пощады, не знал состраданья, и никакие сроки не могли остановить его.
Он еще раз глянул на фотографию и без эмоций разорвал ее пополам, а потом на четыре клочка, методично, почти ровно. Затем придирчиво глянул на себя еще раз: в целом, без разницы, в каком виде уничтожать зомби. Вечером убийца или освободитель — это кто как считает, у кого какая система координат — нанесет еще один небольшой шрам на свою кожу, что жаждала этой боли, еще одну руну начертит на этом пергаменте истребления. А затем еще одну, и еще… И так до тех пор, пока мертвый город из его снов не сделается реальностью. Он не замечал, как год от года разум все больше покидал его, лишь далекой-предалекой частью расколотой души сожалея, что однажды не успел прыгнуть с моста до первого кровопролития, которое открыло ему состояние эйфории, позволило вновь ощутить восторг и вкус красок мира. Но эффект держался недолго, хотелось еще и еще, словно наркотик, который уравнивает человека и Творца, потому что убийце мнится, будто он хозяин мира.
***
Тем вечером, когда в тело жертвы врезался нож, разрывая артерии и вены, на приеме играла «Casta diva», наполняя зал отстраненными легкими звуками. Неживая музыка из динамиков. Возле них маньяк и расположил тело, поставил, аккуратно прислонив, придирчиво рассматривая свою работу. До поры до времени никто и не заметил, что один из гостей мертв, потом вокруг воцарилась паника, вызвали полицию. Глупые зомби. Убийца уже скрылся, найдя для себя среди собравшихся еще несколько целей, которые намеревался выследить и уничтожить, предварительно узнав о них мельчайшие подробности.